Жизнь волшебника

говорить. Текуса Егоровна своей неповторимой, изумительной иноходью, на цыпочках, как по

воздуху бежит к нему, чтобы предупредить о тишине. Удивительно, что ещё часа два назад эта

женщина была совсем другой.

Не тревожит и Смугляна. Ей тоже хочется отдохнуть. Да что там хочется – она просто в полном

отпаде. Все последние дни, с дрожью ожидая очередного визита Голубики, Нина жила в состоянии

лёгкой затравленности, но такой лавины, прорвавшей из бывшей, но треснувшей жизни Романа, и

предполагать не могла. «А ведь всё это из-за меня, – думает теперь она, – без меня всё было бы

иначе».

У Романа от боли раскалывается голова. Будущее – будущим, но что делать сейчас? Завтра

ему на работу, Смугляне в институт. Не с хозяйкой же оставлять Юрку. Да с кем ни оставь,

Голубика придёт и заберёт его. А забрать после такой сегодняшней выходки она уже не имеет

права. Роман поднимается и вышагивает из угла в угол. Это продолжается с полчаса… Выход тут,

пожалуй, лишь в том, чтобы немедленно бежать с Юркой, да так, чтобы Ирэн не могла их отыскать.

Конечно, это прямо детектив какой-то, но что делать? Хотя можно и проще… Спасибо Голубике, что

она своими письмами уже приготовила его родителей ко всему. Ехать надо к ним.

Роман тут же садится и пишет родителям текст телеграммы, чтобы они встретили его завтра в

райцентре. Главное сейчас – начать движение, а уж билет-то на самолёт он выбьет, просто не

имеет права не выбить. На главпочтамт, работающий и ночью, он тут же посылает безропотную

теперь Смугляну, просит у Текусы Егоровны любые тряпки, которые могут служить пелёнками.

Нина с квитанцией от телеграммы возвращается быстро: Роман даже сборов закончить не

успевает.

Ещё раз перепеленав разомлевшего спящего ребёнка и прихватив сумку с тряпками и бутылкой

каши, они, поймав такси, едут в аэропорт. Расписания не знают, надеясь на удачу. Больше всего

хочется поскорее и подальше оторваться от Ирэн, которая, одумавшись, может объявиться здесь в

любую минуту.

В аэропорту выясняется, что самолеты – это не поезда и никаких вечерних, а тем более ночных

137

рейсов не существует. Единственный рейс утром. А люди у кассы уже стоят. Роман занимает

очередь и следит за ней всю ночь. Их «табор» разбит на неудобных скамейках в общем зале. В

дверь с надписью «комната матери и ребёнка» Роман войти не решается. В эту комнату он

обращается лишь однажды, чтобы сварить ещё одну порцию манки. Женщина, работающая там,

интересуется, почему он не устроит жену с ребёнком к ним, и Роман отмахивается: мол, они и в

зале обосновались неплохо. Смугляну ему хочется отправить домой: кашу заварил он – ему и

расхлёбывать. Однако куда ей сейчас ехать? А если Ирэн уже на квартире? И что там начнётся?

Игра в партизан и гестапо?

Так называемые пелёнки – это куски хорошо простиранных старухиных простыней, ночных

рубашек, а то и громаднейших трусов. Соседи-пассажиры с изумлением смотрят на эту молодую,

внешне приличную пару с их необычными «детскими принадлежностями», с большой бутылкой, на

которой красуется этикетка жигулёвского пива, так любимого Виктором Кривошеевым. Появись

сейчас здесь Голубика, и наблюдатели насладились бы буйной развязкой этой странной картины.

Роман и Нина просто обмирают при виде любой мелькнувшей белой шубы. Хорошо ещё, что шуб

таких немного. Теперь Роман уже не удивляется поступку бывшей жены. Вот она, её

непредсказуемость, восхитившая в начале жизни с ней. В спокойной, размеренной обыденности

это её качество было, вроде бы, незаметно, а теперь всплеснуло…

Удивительно, впрочем, то, что лёгкая тень симпатии к Голубике пробивается даже сейчас, даже

сквозь нарастающую к ней неприязнь. Эта тень похожа на приглушённый вздох далёкого чувства,

на хвойный аромат их квартиры, на волнение от её синих глаз, от чуть прикартавленного говорка.

Да, на такие сумасбродные поступки способна лишь Ирэн. Уж, казалось бы, какую надёжную

психологическую цитадель выстроили они в своём новом убежище, а Голубика шутя проламывает

всё. И письма, и внезапный суд с разводом, и финт с ребёнком – всё это та же отчаянная борьба за

него, за вспыхнувшую вдруг любовь. И самое мучительное здесь то, что он прекрасно её понимает

и даже противостоя ей – ей же и сочувствует.

…В райцентре Роман оказывается к обеду следующего дня. Всю дорогу он пытается продумать

объяснение с родителями, но в аэропорту его не встречают. Наверное, телеграмма не успела

дойти. Значит, придётся добираться до Пылёвки самому. Кое-как справляясь с ребёнком, он едет

на автобусе до той, всё такой же полутёмной автостанции с рядами кресел из какого-то кинотеатра

вдоль стен. Вот с этой-то автостанции он когда-то в детстве мог бы уже не уехать никуда. Не

тормозни вовремя тот молодой водитель, и не было бы у него потом никаких дальнейших дорог, и

сейчас в этом зале было бы двумя пассажирами меньше: никто не вёз бы родителям своего сына.

Помнится, ой, как помнится Роману та его первая поездка в цивилизованный мир. Где только ни

побывал он за эти годы, сколько дорог ни повидал, но первое впечатление не забыть никогда. Да и