Жизнь волшебника

каждый всё равно надеется, что уж его-то вариант выигрышный. Наверное, это от иллюзии, будто

на войне твоя жизнь очень сильно зависит от тебя… Мол, упорней занимайся, быстрее бегай,

лучше стреляй и вообще испытывай более сильное желание жить и уж тогда-то повезёт

обязательно… Вряд ли кто-нибудь ещё в учебке работал на эту иллюзию так же упорно и

сосредоточенно, как Роман Мерцалов.

– Не иначе, как в генералы метишь, – видя старания Романа, посмеивался его новый друг

Василий Маслов из Красноярска.

– Да мне и прапорщика хватит позаглаза, – отвечал Роман. – Можно быть таким прапорщиком,

который и генерала стоит.

– Где ты видел такого?

– Видел. Это прапорщик Махонин – мой тренер и учитель. К нему уже ничего не прибавится,

даже если б он и генералом стал.

А что? Неплохо было бы встретить здесь Махонина. Хотя он, наверное, уже не прапорщик –

здесь-то его бы точно восстановили в звании. Но встреча могла бы выйти, конечно, удивительной!

И, наверное, даже трогательной чуть-чуть.

Рассказывая в учебке о себе и о своей срочной службе, Роман вроде как невзначай обронил,

что на заставе у него было прозвище Справедливый. И потом, когда его так же стали звать в

отряде, порадовался – если это прозвище принимается, значит, не всё ещё так плохо.

Уже третий день колонна движется к пределам чужой страны. Всем хочется отметить

пересечение границы как некое особо значимое событие. И когда полосатые столбики с гербами

остаются позади, у каждого человека в колонне возникает чувство бесшабашности и даже

развязности, похожей на опьянение свободой и щемящей тенью опасности. Каждому хочется как-

то показать, что он ничего не боится, тем более, что так оно пока и есть.

Факт пересечения границы зафиксирован, но ничего особенного за ней нет. Тут даже

специально не отыщешь чего-либо необычного, «не нашего». Степи почти такие же, как в

Забайкалье, разве что более пыльные. Забывшись, глянешь куда-нибудь в сторону, и кажется,

будто едешь ты не в бронетранспортёре, а в кабине «Белоруса». А впереди – станция Золотая,

куда ты вместе с невозмутимым бурятом Баиром везёшь свои жалкие вещички. Даже трава на

обочине такая же, как дома. А вот тех неприметных серых цветочков с красивым названием

«эдельвейс», которых полно в Забайкалье, здесь что-то не видать или просто их трудно

рассмотреть из люка тряской машины.

За всё время пути колонна проходит лишь сквозь несколько бедных селений, но и тут видится

сходство – бурятские сёла в своих степях лишь чуть получше этих. Даже странно как-то – едешь,

вроде как у себя дома, а, тем не менее, воевать. Зачем нам, русским, всё это нужно, если своих

земель хоть отбавляй? Зачем чужие проблемы, если своих невпроворот – хоть в Выберино, хоть в

Пылёвке, хоть в любом другом маленьком селе или большом городе? Впрочем, стоп, стоп! Ещё в

530

отряде Роман принял для себя жёсткое, пресекающее табу: о политической подоплёке войны не

думать! Пусть о ней думают те, кому это положено по штату. Вся идеологическая обработка в

учебке пропущена сквозь фильтр усмешки и улыбки: да не станет он вникать в бредни угодливого

замполита, чем-то очень похожего на военкома в райцентре. Он и без обработки будет воевать,

делая всё положенное: мужественно переносить все тяготы и лишения военной службы согласно

уставу, печься на жаре, мёрзнуть на морозе, голодать и «стрелять в человечков», как выразился

тот же военком, то есть, попросту убивать врагов, если уж сверху сказали, что они враги. А как

иначе, если это война и пряником тебя тут не встретят? «Что, товарищ майор, – мысленно

обращался Роман к замполиту во время разных политбесед, – вы хотите, чтобы я считал своим

долгом защиту интересов моей страны независимо от того, какая она и что я о ней думаю? Вы

хотите, чтобы я понимал только одно: это моя страна, и я обязан отстаивать её интересы? Хорошо

– именно так я и считаю. Так мне даже удобней. Но вообще-то мне на интересы моей страны уже

наплевать, потому что я их не понимаю. Я не пойму толком, зачем эта война нужна моей стране,

зато я знаю, зачем она нужна лично мне. Эта война нужна мне для того, чтобы подняться над

самим собой, получить тут такой опыт, какой в другом месте не получишь». «Но ведь здесь

придётся убивать, – говорит Роман уже себе самому. – Или здесь – это не убийство? Ведь не

всякое лишение жизни – убийство. За убийство садят в тюрьму. Здесь за это награждают орденами

и медалями. Конечно, с большой гуманистической вышки любое убийство – убийство. Но реально-

то мир устроен так, что иногда это позволяется. Во всяком случае, лишение жизни другого – это

некое крайнее проявление человеческих возможностей: жестокое и дикое. Но оно есть. И надо

через это пройти, потому что горячее этой печки для обжига уже просто нет. Способный убивать

живое вне себя, убьёт всё что угодно и в себе. И если я через это пройду, то буду иметь полное

право на всё: и на мою Принцессу, и на Москву, и на свою новую жизнь, которая будет совсем не

такой, что прежде».

А, собственно, найдётся ли в этой колонне хоть кто-то, кто идёт сюда по идеологическим