Жизнь волшебника

жизни такой, как есть, значит, она меня сохранит, а если не нужен – пусть убьёт. И если она меня

сохранит, то, очевидно, сделает совсем другим. Но вообще-то я должен вернуться. Во мне

слишком много всего, чтобы погибнуть просто так…

– Эта иллюзия бывает у всех, без неё никто бы и воевать не пошёл, – вздохнув, говорит майор,

отчего-то чувствуя в словах Романа некий укор. – Тебе легко ставить на судьбу – у тебя родителей

нет.

И поняв, что сказана глупость, он даже чуть испуганно замолкает.

– Да, мне в этом просто посчастливилось, – сузив глаза, говорит Роман в полную силу своего

голоса, – мне вообще везёт на всякие острые моменты. Потому-то я и не могу, как некоторые,

сидеть, штаны протирать.

– Что-о?! – закипая, произносит майор, просто страдая, что не может говорить с ним таким же

«равным» голосом – ну, не правильно это, чтобы голос младшего по званию звучал более властно,

чем его голос. – Гляди-ка, как он заговорил! Тоже мне – герой нашего времени выискался!

Правильно – таких-то и надо на войну сплавлять от греха подальше! Вот такие-то, кому спокойно

не живётся, обычно и мутят воду, не дают другим нормально жить! Скучно ему, видишь ли! Решил

от скуки по человечкам пострелять!

– Молодец! – говорит Роман, глядя прямо в майорские глаза. – Ты очень точно меня определил.

Ну, так и отправь меня туда для своего спокойствия. А насчёт того, что воду мутят, то я скажу, что,

может быть, из-за таких-то, как я (не важно, плохих или хороших), что-то в мире и движется. И без,

нас, вы спокойные, от собственной плесени задохнётесь.

Он специально говорит военкому «ты», нагло и решительно становясь с ним на равных, хотя

равенства тут нет ни по возрасту, ни по званию. Но уж если в спарринге даже учитель, искусный

боец прапорщик Махонин, переставал быть для него авторитетом, то этот майор и подавно.

Военком, чувствуя от наглости этого напористого добровольца ещё большую его внутреннюю силу,

садится и молчит, глядя в окно, зарешеченное между рамами ребристыми арматурными прутьями.

– Смотрю я на тебя, – уже спокойно говорит он через минуту, – наверное, вот из таких-то

настоящие головорезы и получаются: умные, внешне даже интеллигентные, но жестокие…

Однако, несмотря на столь нервную беседу, военком и в этот день выпроваживает Романа,

сказав, что подведомственный ему военкомат подобных добровольцев принимать не уполномочен.

Но Роман приходит и на третий день, и на четвёртый. И, наконец, через полторы недели таких

визитов военком, встречая его, поднимается и кладёт на стол официальную бумагу.

– Ваша просьба удовлетворена, – обращается он в этот раз на «вы», – вот направление в

специальную учебную часть. Там вы пройдёте курсы прапорщиков. А может быть, и образумитесь

в процессе подготовки.

– Не хотелось бы, – скупо роняет Роман.

Майор с новым удивлением смотрит ему в лицо. Этот человек так долго добивался своего, но

теперь, кажется, не испытывает никакого удовлетворения от достигнутого. Как будто ему и это всё

равно. Жутко бывает от таких холодных людей.

529

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ПЯТАЯ

Большая неподвижность

Колонна бронетранспортеров то сжимаясь, то растягиваясь, ползёт по пыльной дороге. Пыль

похожа на цемент или мельничный бус: машины, поседевшие поверх своей пятнисто-зелёной

раскраски, наверное, совершенно незаметны издали. Так думает прапорщик Роман Мерцалов. В

последние месяцы его жизнь имеет такую отчётливо прорезанную реальность, что прошлое с

сонной жизнью на удалённой подстанции, с нелепыми семейными и сердечными делами кажется

теперь не более, чем сном. Сожалений об этом прошлом нет – память о нём загашена

тренировками, кроссами, стрельбами. Новая реальность Романа Мерцалова как ступенька вверх.

Прежний, нижний уровень жизни закончилась отсылкой бывшей жене контейнера с вещами и

уговариванием ленивого, как кот, военкома, а вторая, начавшись изнурительными месяцами учёбы

в отряде, продолжается теперь этими горячими надёжными машинами и серой пылью дороги.

Конечно же, нынешняя жизнь куда точней и понятней. В ней уже есть друзья и товарищи, хотя

война представляется Роману лишь кратким жёстким тренингом, необходимым для его главной

ещё большой жизни впереди. Понятно, что этот жизненный перешеек опасен – пережить его

следует серьёзно, с полной отдачей. И тогда всё преодолеется. Если, конечно, не вспоминать о

том, что война, – это, по сути, рулетка похожая на ту, в которую однажды Роман уже поиграл, сунув

голову в скользкую капроновую петлю, стоя на шатком стуле. Только с петлёй-то всё примитивно,

без размаха и как-то уж совсем по-домашнему. То ли дело здесь! Тут такая машина! Тут такая

грандиозная рулетка, такая лотерея! Сколько рискованных шариков, мечтающих оказаться

счастливыми, вращается в адском барабане! Всякий, желающий, чтобы его жизнь шла ровно и

логично, считает справедливым именно ровный и логичный путь. Но если ты сам выбрал путь

рулетки, значит, для тебя логичны и справедливы оба варианта: короткий – плохой и длинный –

хороший. Но почему-то при всей этой добровольно принятой обоюдоострой справедливости