Жизнь волшебника

не для тебя. Видел один раз, и хватит – больше не увидишь.

Собрав фотографии, он мнёт их и засовывает в топку.

– Оставил бы мне, – просит мужик, краснея от стыда, – где ты их купил?

– Сам фотографировал.

– Сам?! – едва не задыхается тот. – Ну оставь, а?

– Нет, дорогой, это только моё и больше ничьё.

– А зачем ты вообще всё сжигаешь?

Роман на мгновение останавливается, задумавшись. Ну как ему объяснить? Нет, невозможно.

Сколько, интересно, градусов в его сегодняшнем тёмном вине? Пожалуй, эти глотки ещё крепче и

темнее, чем при сжигании Насмешника. Здесь сгорает почти всё прошлое.

– Нет, ты этого не поймёшь, – говорит он, едва ли до конца и сам понимая себя. – Ты не из таких

людей. Не из таких, как я.

И, сказав это, ещё какое-то время сидит, размышляя, смущённый своим разыгравшимся

самолюбием. Это у него уже от видения нового, как ему кажется, важного пути. «Из каких же это я,

интересно, «не таких»? Конечно, не из таких. Не из таких, как этот электрик. Этот всю жизнь

проживёт так, как живёт сейчас. Здесь ему всегда будет хорошо и не скучно».

Сменщик сидит подавленно, тихо и грустно. Кажется, он не может отойти от потрясения,

нанесённого фотографиями.

– Да не расстраивайся ты так, – утешая, говорит Роман. – Слушай, а мотоцикл у тебя есть?

– Нет.

– Купи мой.

– Так он же старый.

– А ты уже знаешь, сколько я за него попрошу?

– Сколько?

– А сколько у тебя с собой есть? Сто рублей есть?

– Есть. Только что зарплату получил.

– Вот за сто рублей и забери. Тут, видишь ли, какое дело, – почти оправдываясь, говорит Роман,

– не могу я продать его дорого. Права не имею. Мне, вообще-то, надо было его подарить или

передать кому-то, кто мне близок. Да так, чтобы от души. Но близких людей, которые нуждались бы

в мотоцикле, у меня нет. Мне просто некому его передавать. Но дарить тебе – глупо. Ты для меня

чужой. Потому-то я и назначаю чисто символическую цену. Да ладно… Ты всё равно этого не

поймёшь…

Электрик смотрит на него как на больного. Мотоцикл за сто рублей?! Да ещё и виноватым

выглядит при этом. Больной и есть. Встречая, сказал, что уже давно ждёт смены, а сам хоть бы

улыбнулся. И вообще, даже не разговаривает толком, уж не говоря об обязательной в этом случае

бутылочке. Хотя какая тут выпивка? В доме и корки не найдёшь, чтобы закусить. Он что, дух

бесплотный? Ничего у него нет, но и на бродягу не похож. А силён и ловок, видно, как чёрт. Ходит

легко, словно на пружинах. Голый по пояс, и на всём теле поигрывают тонкие, быстрые мышцы. И

чем-то страшен. На стене в доме висит какая-то странная рамка с грязной варежкой за стеклом, а

у самых дверей сверху свисает петля. Как всё это понять? А петля, интересно, для кого? Но,

пожалуй, лучше об этом и не спрашивать. Потом надо будет всё это снять и выбросить.

Роман открывает альбом с фотографиями. Быстро пролистывает его, стараясь не

всматриваться долго, чтобы не зацепиться за что-нибудь, вырывает несколько карточек, а весь

остальной альбом с толстыми бархатистыми корками идёт туда же – в топку.

Заправив, наконец, печку письмами и фотографиями (можно сказать, самой своей жизнью), он

чиркает спичкой, держит её над бумагами, проверяя, куда тянет дым. Тяга есть – вечером всегда

так. Касается огоньком краешка крайнего письма, окаймлённого косыми короткими полосками –

конверт «авиа». Электрик смотрит на него, оторопев и совсем ничего не понимая. И то верно – это

тебе не деньги Настасьи Филипповны, а куда круче.

Огонь разгорается азартно, Роман прикрывает дверцу и наблюдает в щелочку. Когда пламя

бежит по фотографиям, то кажется, будто они плавятся по границе огня. Время от времени Роман

открывает дверцу и ворошит в печке: огонь, опять огонь – почему в его жизни так много огня?

Была, конечно, мысль, упаковать весь этот архив и оставить на хранение у Матвея. А если уже не

случится вернуться? Не хочется даже думать о том, что кто-нибудь когда-нибудь станет читать

526

принадлежащее только ему. Не так уж и много у него в этом мире своего. Пусть только своим и

останется.

В печке уже нет ничего, а разворошённая зола ссыпана в поддувало. Повернувшись к гостю,

Роман освобождёно вздыхает. На лице – полный покой. И сменщик уже совершенно не

сомневается в том, что этот придурок и впрямь продаст мотоцикл за сто рублей.

Когда-то Роман думал, что для ощущения своей цельности человеку следует жить в состоянии

«подбитых итогов», с пониманием того, что если завтра ты умрёшь, то ничего недоделанного у

тебя не останется. Сейчас такой момент и есть. Сейчас он мог бы исчезнуть совершенно

незаметно для всех. И незаметно для себя, потому что оставляет минимальное количество зацепок

с этой жизнью. Наверное, самостоятельно нельзя своей жизнью распоряжаться лишь в том случае,

если она принадлежит кому-то ещё. Например, Серёга поступил подло, вздёрнувшись, не подумав

о других. Он не имел на это права, потому что его жизнь принадлежала многим. «А вот моя жизнь

принадлежит сейчас только мне. От меня никто принципиально не зависит. Это я завишу от всех. А

я этого не хочу. Так что, моя жизнь имеет совсем другое право – право спокойно отпасть от общего