Жизнь волшебника

стрижка, с которой было связано так много личных переживаний. Пожарный на машине приезжает

слишком поздно. К дощатому зданию, полыхающему, как спичечный коробок, уже нельзя

подступиться. Роман едет туда на мотоцикле уже просто для того, чтобы посмотреть. Пожарный

разматывает рукав, и Роман видит, что лицо его счастливо. Вот, наконец-то, он и потребовался –

все смотрят на него. Правда, стрижки уже нет. Но это не важно, все видят, что ничего сделать тут

было нельзя, и пожарного никто не осудит.

И снова во время этого пожара Роман смотрит на лица сбежавшихся людей: нет, нет и нет –

ничего за эти годы в них не изменилось, им совершенно ничего не жалко. На лицах то же самое

безразличие: горит не моё. И в выражении этих лиц Роман ещё раз видит оправдание всех своих

планов. Никому в селе он не нужен. «Служить бы рад», да никому это не нужно. Да и вся страна,

судя по всему, такая же, как больной, немочный человек, замкнувшийся в себе от своей болезни.

Подходишь к нему, предлагаешь: «Ну что, может быть, помощь нужна, так ты скажи – я помогу». А

больной отмахивается: «Оставь меня, пожалуйста. Ничто мне уже не поможет. Если ты можешь

как-то жить – так и живи».

И ещё одно трагическое происшествие, ещё более тяжёлое, чем пожар на стрижке. В один

день, выйдя на крыльцо, Роман вдруг видит, что к кладбищу из села поднимается похоронная

процессия. Впереди, как обычно, несут венки, потом медленно, на первой скорости, ползёт

грузовик с откинутыми бортами, в кузове которого установлен гроб, а следом идут люди. Много

людей. Значит, хоронят кого-то молодого. Стариков обычно большой толпой не провожают. Роман

не был в селе уже четыре дня, и к нему никто за это время не заезжал. Кого же это могут

хоронить? Быстро заскочив на веранду за биноклем, он, сдерживая дыхание подстраивает

окуляры. Но что это?! За гробом в чёрном платке на голове идёт Тоня! С одной руки её

поддерживает отец, с другой стороны – Тимоша. Роман переводит окуляры на гроб. А ведь там не

взрослый – гроб слишком маленький для взрослого. И Роман, уже ничего не соображая, бросив

бинокль прямо на крыльце, мчится к похоронной процессии, перемахивая небольшие овражки. Кто

же это, кто?

Одним из последних в процессии плетётся тщедушный Николаев.

– Кого хоронят? – спрашивает его Роман.

– Так Сашку, Тониного сынка.

Роману кажется, что его голова стала тяжёлой от тёмной, свинцовой крови.

– Что с ним случилось?

– Утонул. Захотел большую рыбу поймать. Пошёл на большой Онон, начал рыбачить около

одного омута, поскользнулся и упал. Он бы, наверное, выплыл, да его под корягу задёрнуло, он

курточкой зацепился и не смог вылезти.

Роман омертвело тащится в хвосте процессии. Все, кто тут идёт, уже как-то пережили это

событие, оно ведь произошло уже три дня назад. Он же лишь узнал, а нужно уже зарывать. Ох,

Сашкоо ты Сашкоо, синеглазый пацанёнок, которому смотреть бы да смотреть на голубое небо и

бегущие по небу облака, похожие на разные фигуры… Почему же с ним случилось такое? Уж не

сработало ли тут невольное Тонино пророчество, что она будет наказана за то, что когда-то не

хотела его рожать?

Во время всей церемонии похорон Роман старается ни на кого не поднимать глаз, а больше

всего – на Тоню. Издали смотрит на гробик, не решаясь подойти ближе, чтобы не так ярко

вспоминать робкий и стеснительный взгляд Сашкоо. И лишь когда гроб опускают, он подходит к

могиле и молча отнимает у кого-то лопату – дай-ка поработаю и я.

Домой он возвращается, покачиваясь от внутреннего бессилия, а войдя в ограду, сразу

направляется в гараж, долго мутузит там чучело, снова в кровь разбив кулаки, а потом сидит на

чурке и плачет навзрыд. На подстанции пусто – стесняться некого.

Сменный электрик приезжает ровно через два месяца после подачи заявления. Он направлен

сюда с какой-то соседней подстанции (Роману даже не интересно с какой). Пока электрик приехал

один, чтобы принять все дела, семью привезёт позже. В этот же день Роман едет в сельсовет и

ставит в паспорте штамп о выписке.

Вечером он вместе с приехавшим электриком сидит на пустой кухне. Стола нет, вместо стульев

– два чурбака, занесённых из ограды. Недалеко от матраса Романа – матрас электрика. На улице

уже темно. Роман приносит к печке оставшиеся письма, бумаги, альбомы. Некоторые письма

пробегает быстрым взглядом, забрасывает в топку, готовя для сожжения. Несколько писем Серёги

отправить в топку не решается. Раскрывает чёрный пакет с фотографиями, которые и при

Смугляне хранились вместе с фотобумагой, перебирает карточки, даже не понимая, жалко их или

525

нет. Как бы там ни было, теперь их место тоже в топке. Электрик, заметив в руках хозяина

фотографии, тянется заглянуть.

– Видел? – грустно улыбнувшись, говорит Роман, веером рассыпав фотографии перед ним на

полу.

Сменщик, выучившийся на электрика, что называется, из простых мужиков, ахнув, падает с

чурбана на колени перед этим пасьянсом. Кажется, он просто в шоке. Глаза затравленно горят,

взгляд перебегает с карточки на карточку.

– Эк, как тебя проняло, – предостерегающе говорит Роман, – давай-ка их сюда. Это, как видно,