Жизнь волшебника

И лишь у матери никаких страхов уже нет. В эти дни она лихорадочно чистит и моет всё в доме,

белит стены (ах, как пахнет извёсткой и свежестью!) меняет шторки на всех окнах, простирывает

вязаные коврики-половики. Жизнь вдруг наполняется для неё таким смыслом, которого она не

знала никогда. Никогда она не жила в такой жизни, в какой живёт сейчас.

А сердце, оказывается, так легко и открыто. Всякий раз сердце Романа взрывается лишь от

одной мысли, что он всё-таки живёт, и этот живой комочек в груди приходится успокаивать

специально. Осознавая себя в реальном, уже вроде как открытом времени, Роман вдруг

обнаруживает, что ему не надо часов. Часы идут где-то внутри его. Время с точностью до минут он

может назвать в любое мгновенье дня и ночи. Этот отсчёт не сбивает даже сон. Да если бы только

одно это… Теперь ему легко даётся многое.

Телевизора в доме нет, но хватает и радио. Страна гудит такими переменами, что, кажется, до

рокового взрыва на пыльной дороге она была совсем другой. В той, старой, стране были сплошные

успехи, а теперь, напротив, говорят, что в прошлом всё было плохо. А ведь и вправду плохо.

Просто, видя плохое, воспринимали его хорошим (прав был в этом Иван Степанович). Люди тогда

словно не могли переступить через самих себя. И он немногим отличался от других. Однако вся ли

549

правда говорится сейчас? О прошлом, возможно, вся. Но говорится ли она о настоящем? Если не

говорится, значит, начнётся новый, но такой же замкнутый круг.

Конечно, вот теперь он мог бы жить по-другому. Нашлись всё-таки люди, рискнувшие всё

перевернуть. У них потому всё и вышло, что они ковырнули под корень. А он петушился и

кукарекал на какие-то «отдельные недостатки». И, выходит, как был за бортом, так за бортом и

остался. Всегда хотел чего-то лучшего, а какое оно, это лучшее, и сам не знал. Даже и не

предполагал таких чудес. Откуда было знать, что это лучшее называется демократией? К тому же,

главное он пропустил – провалялся. А теперь он куда такой?

Попросив у матери зеркало, Роман долго всматривается в себя. Любопытно сравнить своё

внутреннее состояние с внешним обликом. Бывают случаи, когда люди, теряя память, не узнают

себя, не помнят вкуса привычных продуктов. Но тут всё, можно сказать, наоборот. Он вышел из

своей бездны с ещё большим знанием мира и себя самого. Конечно, героического в этом выходе

нет ничего. Жулькни его тротилом в той металлической коробушке чуть сильнее, и он остался бы

дебилом и полной скотиной. Просто тут везение, да и всё. Хотя и везение почему-то бывает не для

всех.

В конце второго месяца своего возрождения, когда уже можно не только сидеть на кровати, но и,

держась за стенку, выходить во двор, чтобы погреться летним теплом, Роман вдруг догадывается,

что хорошо бы дать телеграмму Матвеевым. Не хочется оставаться полумёртвым в их памяти.

Если они будут знать, что он живёт, то и ему от этого легче будет. Мать рассказывала, что за эти

годы гости были дважды. Один раз был Матвей, оставив ей денег на всякие расходы, а ещё

заезжала бывшая жена Ирина со своим мужем. Конечно, надо как-то сообщить о себе и Голубике,

но ей-то, наверное, лучше чуть позже. Попросив у матери бумагу и устроившись на кровати с

подушкой под спиной, Роман долго сидит, думает, как написать Матвею эти несколько слов и,

наконец, догадывается: «Готовь удочки Роман». Эх, как ловко, оказывается, можно рассказать обо

всём тремя словами! Хотя поедет ли он когда-нибудь в Пылёвку на самом деле – это ещё не

известно.

Мать, собираясь на почту с листком сына, вдруг вспоминает, что Ирина наказывала обязательно

дать ей телеграмму, если с Романом что-то случится. А разве не случилось? Текст телеграммы с

адресом Ирэн написала сама. Теперь два эти листка надо просто переписать на бланки. Мать идёт

на почту и отбивает две телеграммы: Матвеевым – так, как просил Роман, и Ирэн – с готовым

текстом: «Срочно приезжайте Алла».

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ

Спасибо за боль…

До полустанка Брусничный Ирэн и Иван Степанович успевают добраться на третий день после

получения телеграммы: сначала самолётом, потом на электричке. Голубика в чёрном гипюровом

платке с густым извилистым узором и в чёрном платье. По дороге много плачет. Иван Степанович

успокаивает её, как может. Сам он ровен и сосредоточен: если уж вышло так, то просто исполни

свой долг. Хотя ситуация у них, конечно, не совсем обычная. Про Романа они вновь услышали в то

время, когда органы искали хотя бы каких-то его родственников. Ирэн же, неожиданно для отца,

ухватившись за эту ниточку, постоянно следила потом за судьбой Романа. Когда же она в первый

раз, да ещё вместе с мужем поехала навестить полумёртвого бывшего мужа, Иван Степанович

был озадачен:

– Ты знаешь, как хорошо я к нему относился, – сказала он тогда дочери. – Но ведь у тебя уже

другая семья, и у него была другая жизнь. Какая между вами связь? Это же просто что-то

непонятное.

– Я не знаю, папа, какая между нами связь, – ответила тогда Голубика, – но она есть. Меня в

этом даже Андрей понимает.