Жизнь волшебника

всё равно, видит кто его эту внезапную странность или нет. Скрыть её всё равно не получается. Он

не в силах быть другим, он может оставаться лишь таким, каким делает его эта душевная

растворяющая мята. У Макаровых он ошивается целыми днями, словно приписанный к их дому.

Конечно, не отстаёт от городских гостей и тогда, когда те идут купаться на берег Ононской протоки

с намытым шёлковым песочком и тихо шелестящим серебряным тальником. Он ловит буквально

каждое движение Голубики, каждый её жест. А глаза-то её, оказывается, не просто синие. В них

есть что-то необычное, притягивающее и кроме синевы. Они одновременно и открытые, и чуть

прищуренные. Как назвать такие глаза, он Ромка знает и, возможно, не узнает никогда, потому что

у всех остальных людей таких загадочных глаз просто нет.

В конце лета он, провожая Голубику с её мамой на остановку (был тогда ещё и один дневной

рейс), тащит на пару с Серёгой их громоздкий чемодан. Тамара Максимовна смотрит на него без

всякой насмешки и ещё, кажется, с надеждой, что его молчание всё же как-нибудь прорвётся.

Понимая Ромкины страдания, она всё лето невольно наблюдала за ним, постоянно находящимся в

своём замкнутом ошеломлении. Жаль этого белобрысого мальчишку с тонкой шеей и худыми

плечиками, с голым телом, шелушащимся от загара, в старых сандалиях, с закатанной штаниной,

чтобы её не зажёвывало велосипедной цепью. Мальчишка как мальчишка, обидно, что ростом чуть

ниже Ирэн – наверное, вырастет мелким. Видно, из-за роста-то её девочка-подросток и не

замечает его. А он, несчастный, смотрит на неё глазами, полными тихих слёз. Не замечать такого

внимания и не сочувствовать ему просто нельзя. Крупная и статная, как царица, но романтичная и

чувствительная, как прицесса, Тамара Максимовна не однажды сдерживает свой порыв просто

взять и прижать этого Ромку к своей груди. Вот ей Богу, был бы он ничей, так взяла бы и

усыновила…

Ещё и сейчас Роману своё детское горе не смешно и понятно – тогда на остановке он всё тем

же молчанием прощался с Голубикой навсегда. Именно навсегда, ведь Чита – областной город,

куда они уезжала с мамой – была где-то уже за пределами его мира. А прощание навсегда в том

обострённом, ещё ненадёжном возрасте – это полная трагедия. Самая чудовищная нелепость

прощальных минут состояла в абсолютной законченности того, что по всем законам не должно

было кончаться ни за что и никогда! Ведь их встреча с Голубикой была такой уверенной

закономерностью! Ведь он знает её столько, сколько помнит себя на этом белом свете, потому что

Голубика всегда привычно и спокойно жила на материном комоде в виде фарфоровой статуэтки. И

если их история так хорошо и сказочно началась, то она должна продолжаться, её концу ещё не

время. Это же просто несправедливо! Только, должно быть, трагедия этого мира как раз в том-то и

состоит, что многое в нём заканчивается быстро и несправедливо…

– Да ладно тебе, чего ты так? – утешает Ромку Серёга, когда тот, насупленный и ещё глубже

ушедший в себя, плетётся назад по обочине дороги. – Чего в ней такого особенного? Подумаешь,

глиста белая… Хоть мне она и сестренница, – он хочет добавить что-то ещё такое же утешающее,

но увидев блестящие голубизной и суженные до остроты бритвы глазёнки друга, поспешает

закончить: – Да ладно, это я так…

Они к тому времени уже давно не дрались и были хорошими друзьями, но Серёга-то помнит,

что за Ромкой при случае не заржавеет. Он хоть худой и маленький, а отдубасит будь здоров,

особенно если станет драться всерьёз, как сверстники почему-то ещё не умеют.

Никогда потом Роман не решался спросить про Голубику у Серёги, хотя первый год в армии ему

снилась лишь она. И это несмотря на то, что чуткий друг ещё в одном из первых писем легко и

будто невзначай сообщил: напился вчера, племянника обмывал – Иркиного сына. Молодец Серёга!

Всё сказал и не особенно разбередил. Значит, Голубика вышла замуж сразу после школы. Всё с

ней ясно. Бывает, конечно, что она и сейчас ещё нет-нет да мелькнёт в туманных снах, но это уж

так – от остроты и непосредственности детских впечатлений. Так что Люба-то, конечно, не

единственная в его душе. Ирэн будет постарше и вроде как даже основательней. Люба живёт

далеко, а Голубика – где-то рядом, в этом городе. «Возможно, мы с ней где-то и сталкиваемся, да

не узнаём друг друга. А хорошо бы узнать. Ну, так – из любопытства. Наверное, она стала

потрясающей женщиной…»

«Каким же был я глупым и наивным! – думает Роман, глядя в тот же угол своей комнаты. – То ли

дело теперь! Влез в грязь по самые уши и сижу в ней весь довольнёхонький. Что же это стало-то со

мной? Не пора ли выкарабкиваться? Ведь живёт же Серёга как-то иначе. Почему бы и мне так не

жить?» Роман садится на кровати, лишь переставив тот же задумчивый, остановившийся взгляд в

другой угол. Надо ещё раз поговорить с Серёгой, всё рассказать, но только уже без всякого

выпендрёжа. Гордиться здесь нечем. Может быть, покаяться перед ним в чём-то, что ли… И даже

не перед ним, а перед той чистой жизнью, которая была прежде. Не в церковь же, в конце концов,

63