Жизнь волшебника

отдыхает бригадир швей-мотористок. Остаётся жалость – да кому она нужна такая: вкалывает и

всё пропивает. И, конечно, уже никакой надежды ни на семью, ни на путного мужика. Отчего

припёрлась она в Сибирь и в Читу? Каким сквозняком родной страны занесло её в наше солнечное

Забайкалье из куда более солнечного Узбекистана?

Утренний, чуть потеплевший воздух – смесь робкого снежка с копотью печных труб, наносимой

от сектора частных домов, – кажется нектаром и спасением. Как хорошо, что весь остальной мир

не топят той же неистовой Зойкиной батареей. Удивительно, что в этой духоте Роман умудрился

ещё и проспать, так что на работу приходится ехать в чём есть – во всём чистом, только изрядно

помятом. Чувствительную, воспалённую голову, жаром гудящую в прохладном воздухе, тупо ломит

похмелье. Но что творится в душе! Упасть до уровня таких Зоек – это уже всё… Вот тебе и

необыкновенное знакомство, вот тебе и женщина для душевного праздника! Чувств-паутинок,

видите ли, мальчику захотелось в самый искренний день. И Костик, идиот, сунул подарочек… Он

что же, свою пассию уступил, что ли? Уж не под боком ли таких «дам» он чувствует себя белым

человеком? Да что же это я делаю-то, а?! Да ведь я же – Справедливый! Разве для такого я

рождён? Вспомнив своё истинное имя, хочется грудь пошире расправить, почувствовав скрип

чистой накрахмаленной рубашки на плечах, да как-то не выходит это испытать. Это снежок под

ногами скрипит, а на плечах только груз липкого стыда.

– Что это ты помятый такой? – здороваясь, замечает бригадир, пожилой мужчина с землистым

лицом и пористой кожей. – Да и опаздываешь к тому же…

– День рождения отмечал, – оправдывается Роман.

– А, ну тогда понятно, – понимающе соглашается бригадир – тоже из своих, деревенских. – А

чей день рождения-то? Свой што ли?

– Свой, – признаётся Роман, чтобы посочувствовали и легче простили.

– Ну, тада пузырь с тебя.

И Романа едва не выворачивает от слова «пузырь».

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Пасьянс

Если верить утверждению, что ко дню рождения у человека по всем его биологическим и

прочим параметрам наблюдается спад, то, конечно же, после такого унылого и даже стыдного

«торжества» следует ожидать некоторый подъём. Однако в продолжении нескольких последующих

дней у Романа тянется всё та же серость: он приходит с работы, валится на кровать, застеленную

серым армейско-общежитским покрывалом, и читает. Лишь чтение и скрашивает, балансирует

жизнь. Приятно не спеша и задумчиво перелистывать страницы. А иногда, остановившись,

повспоминать о чём-нибудь своём. Ну вот: в книжке такое зримое и предметное описание дождя,

что вода, кажется, шумит со страниц. Роман расфокусированно смотрит в угол комнаты с чёрной

паутиной и слышит свой дождь…

…Ах, в какой ливень попали они однажды с Серёгой… В тот необыкновенно грибной год они,

наверное, не меньше, чем по бочонку груздей перетаскали из березняков. Сборы в лес обычно

много времени не занимают – харчишки в мешок и пошли. С собой берут большую дворнягу

Мерцаловых – лохматого, кудлатого Чока. Ну, вроде бы для охраны, хотя кого там бояться – все

небольшие березняки насквозь знакомы. Чаще всего именно Чок-то и пугает в лесу: сначала

бегает, неизвестно где, а потом подкрадётся сзади да громко и влажно задышит в самое ухо. Ох,

как хочется огреть его первой попавшей палкой. Злым-то у Чока не выходит быть даже на цепи из-

за нескончаемого народа, идущего к Марусе. Здесь же и вовсе – стоит на него оглянуться, как он,

умиротворённый свободой и летом, улыбается всей своей собачьей мордой, с преданностью глядя

на рассерженных, но своих родных пацанов. С большого красного языка падают капельки слюны, а

60

в глазах как будто какие-то его собачьи чёртики.

Однажды ребят до самого леса подвозит на мотоцикле дядя Матвей, который в этот год как раз

живёт на свободе после очередной отсидки. Роман колотится на блестящем отшлифованном баке,

Серёга болтается сзади, держась за подковообразную ручку в резине, подкидываемый двумя

мощными пружинами сиденья. Мотя-Мотя нигде не сбрасывает газ своего Иж-49, чтобы не

утруждать потом мотоцикл набором скорости – как хотите, так и болтайтесь, если вас везут. Чок что

есть сил мчится за мотоциклом и всё равно отстаёт. Мотя-Мотя почти на ходу позволяет, наконец,

перетрухнувшим, но восторженным пассажирам свалиться с мотоцикла у кромки березняка. Ребята

садятся в высокую, но сухую, ломкую траву и ждут собаку. Для цепного, не привыкшего к бегу пса,

эта гонка что смерть. Нервно кусая травинки, друзья видят, как Чок напрямую, мимо дороги,

сбегает, будто падает в низину, но почему-то долго не появляется оттуда. Сбросив рюкзаки, они

уже отправляются его искать, как Чок появляется опять же не на дороге, а рядом, срезав путь по

влажному, с холодными ключиками оврагу. Он уже едва переставляет лапы, изо рта кусками

падает пышная, будто взбитая пена. Доковыляв до них, пёс валится у ног, но впадающие и

взбухающие бока не дают лежать. Он поднимается и тут же заваливается вновь. Раздуваясь,

кажется, сразу всем телом, Чок никак не может справиться с этим вздыманием боков. В его глазах