Жизнь волшебника

бери вон ту, за столиком у стенки. Там их две. Видишь? Обеих Зойками зовут. Клей, которая

потолще. Подарок не должен быть хилым. Правильно я мыслю? Он должен быть достойным и

основательным.

– И символическим, – добавляет Роман.

Он смотрит туда, куда указывает Костик.

– Так она же ещё пьяней меня. У неё и глаза-то уже не смотрят. .

– Хэ! Зато она узбечка… – как-то значительно и торжественно произносит Костик. – У тебя

узбечки были? То-то и оно! А трезвая тебе сейчас и не к чему. Зато утром вместе опохмелитесь…

А что? Это остроумно и даже попахивает мудростью. Так что, друга надо уважить. Роман

приглашает Зойку танцевать, если это похоже на танец. У Зойки при её наверняка стопроцентном,

не испорченном газетами зрении, какие-то совершенно слепые глаза: не понятно, видит ли она

вообще, с кем нараскоряку идёт куда-то на месте? В её азиатской наружности почему-то слепо всё:

нос, губы, лоб, волосы, уши и даже тело. Она непредсказуемо валится то туда, то сюда, то,

оступаясь на каблуках, зависает на шее. Нет, пожалуй, даже с самой большой натяжкой танцем это

не назовёшь. Или всё же назовёшь? Ой, да какая разница?! Тут и самого уже впору подпирать.

Выходя потом из зала следом за Зойкой, Роман, как ему кажется, уже не идёт, а, находясь в каком-

то мерцающем состоянии, затяжно падает вперёд. Причём падает расчётливо боком,

развернувшись косоватыми плечами, чтобы с большим запасом пролететь в дверь. Мессершмит,

да и только! Никакой милиции в вестибюле, слава Богу, нет, а то сегодня бы уж точно вытрезвителя

не миновать.

Зойка живёт в однокомнатной коммунальной квартире, напоминающей кладовку для хранения

пустых бутылок, в которую вдвинули бельевой шкаф с диваном. Воздух спёрт и прокалён

единственной, но какой-то сумасшедшей батареей, на которой впору жарить яичницу. Форточка

заколочена большими, прямо зверскими гвоздями, так что в комнате не запах квартиры, а запах

логова. И как же это надо курить, потеть и не мыться, чтобы создать эту убойную атмосферу! А

тараканы! Тараканы – это отдельная песня. Трудно сказать, чья это квартира на самом деле: Зойки

или тараканов, которые с шелестом бегают наперегонки и просто ради променажа по сухим

обшарпанным стенам и по грамотам, регулярно вручаемым хозяйке на производстве. Хорошо ещё,

что насекомые как будто сыты и благодушны.

А здесь ведь надо ещё и спать. Плюнуть на всё и уйти? А плюнуть – это значит тащиться по

морозу в свою общагу, и – не дай Бог – где-нибудь завалиться в темноте. Ведь не найдут. Нет уж,

видели мы таких, найденных только утром…

Шагая сюда за Зойкой, Роман молчал всю дорогу, понимая, что в этом упрощённом знакомстве

слова излишни. Хозяйка, пуская его в квартиру, тоже молчит. Кажется, она и говорить-то уже не

может, потому что пьяна до беспамятства. Что ж, дарёному коню в зубы не смотрят. А раз

приглашён, значит отрабатывай. Сбросив полушубок и мысленно перекрестившись, Роман, не

обращая внимания на многочисленных свидетелей на стенах, обнимает их хозяйку. Ну, неужели ей

ещё чего-то надо? «Возьми и оттолкни меня легонько. И тогда я с чистой совестью завалюсь и

отключусь». Но Зойка вдруг – тоже, очевидно, из последних своих сил – изображает какую-то

кокетливую неприступность, подталкивая и провоцируя действовать.

Потом, уже не помня и не понимая, вышло ли у них что-то с так называемым интимом, Роман не

понимает и того, спит он или не спит: пьяная бредь, как мазутная плёнка на воде, колышется

поверх сна, и он никак не может пронырнуть сквозь неё в освобождающее бездонье. А какой

тошнотворной реальностью прорезается всё это время невозможная духота тараканьего

инкубатора и мягкое женское тело, которое тягуче притекает и мокрым облегающим пластырем

липнет к нему, куда бы он ни уполз. Человека в этом теле, кажется, нет, а есть лишь тело, лишь

одно слепое, почти бесформенное, как тесто, тело. До самого рассвета Зойка, не зная его имени,

тянется губами к лицу и шепчет божественное, по мнению поэтов, слово «люблю», отдающее в

59

данном случае перекисшим «Агдамом». Что ей мерещится? С кем она, интересно, в своих,

возможно даже романтических сновидениях?

Наконец сквозь весь этот бред становится заметно, что за окном бледнеет, и что эта бледность

проступает с каким-то оптимистическим посверкиванием. Судя по всему, с божьего всевидящего

неба сыплется лёгкий, всепрощающий, целомудренный снежок. Хоть попудрить вас немного,

грешники и паразиты!

Приподнявшись на колени, Роман всовывает руки в рукава рубахи. Потом встаёт и, натягивая

брюки, задевает несколько бутылок, которые медленно валятся в этом кислом глицериново-густом

воздухе и как-то протяжно звенят. Одеваясь и морщась от головной боли, Роман автоматически

смотрит в почётные грамоты на стене. Фамилия и отчество у Зойки и впрямь узбекские, хотя в том

обличье, в котором она была в ресторане, национальность читалась смутно. Узнав из одной

грамоты, что работает Зойка бригадиром швей-мотористок, Роман даже с неким уважением

оглядывается на неё, но это уважение тут же отлетает прочь: в очень уж неприглядной позе