Жизнь волшебника

остановке, и тут Роман с каким-то удивлённым страхом чувствует, что стойка, за которую он и

девушка держатся, уходит в пустоту и они куда-то улетают… Мгновенно окончательно очнувшись,

он ищет что-нибудь поосновательней и хватается второй рукой за …настоящую стойку. А то, за что

он держался вначале, – это лишь трубка от гардины, которую везёт девушка! Оказывается,

неловкость и конфуз тоже могут быть беспредельными. Держась за настоящую опору, Роман стоит,

огорчённо покачивая головой; от неловкости, кажется, покраснела и спина. Хорош, однако, он был

со своим независимым видом! Девушка же от смеха едва не складывается вдвое. Но как она

смеётся! Смех девушки проникает в душу и отдаётся в ней так, будто, где-то в глубине её, он уже

хранится. Роман ещё раз смотрит на незнакомку и снова понимает странное: она незнакома, но он

её знает… Да тут впору ещё раз улететь… Хочется даже протрясти свою сонную, чумную голову,

чтобы освободиться от этой раздвоенности и чертовщины.

Но вот уже и остановка. На выходе девушка мешкает с неудобной ношей, которая длиннее

двери. Роман, взявшись помочь, теперь уже и вовсе забирает трубку.

– Вы извините меня за мой дурацкий смех, – говорит она на остановке, – но это же правда

смешно.

– Вам куда? Туда или сюда? – специально не реагируя на её извинение, спрашивает он,

показывая в разные стороны.

– Туда, – кивает она в другую сторону от общежития.

– Нам по дороге, я провожу.

– Проводите, – соглашается она, – честно сказать, боюсь ходить одна. Задержалась у подруги.

Болтаюсь с этой трубкой по всему городу, как ненормальная.

– А зачем она вам?

– Чтобы папу моего спасти.

– Трубкой?!

– Ну да. От мамы спасти. Он у нас инженер, изобретатель. Ему в голову пришла какая-то идея,

а он человек азартный: посидел, посмотрел по сторонам, потом сбросил штору, снял трубку и

распилил её на куски. А теперь мама пилит его уже целую неделю. У подруги нашлась одна такая

лишняя, вот я и ездила за ней после работы. Да заболтались немного.

Без волнения, конечно же, не обходится ни одно знакомство. Обычно это волнение-азарт,

волнение от предощущения удачи или провала. Но тут оно с каким-то иным, более тонким, словно

душевным привкусом. Уж не примета ли это его главного знакомства? Не даёт покоя ощущение

знакомости её взгляда. И ещё голос. Она чуть-чуть картавит и это тоже кажется знакомым. Хотя…

Хотя на самом-то деле у него, вроде бы, не было ещё ни одной девушки или женщины с

картавинкой. Этот странный момент полуузнавания вызывает даже невольную улыбку – ну прямо

как в кино или в книжке, когда встретившиеся говорят: кажется, мы знакомы с тобой уже тысячу

лет. Но ведь тут-то так оно и есть. Ведь тут-то какая-то совершенно очевидная реальность…

– Как вас звать? – спрашивает Роман.

– Ирина, – отвечает она.

И в имени её слышится узнавание. Ирин-то у него, наверное, уже с десяток, но почему-то

именно ей это имя подходит больше всех. Однако думать уже некогда.

– Мы уже пришли, – сообщает девушка, когда они сворачивают во двор, – а вас как зовут?

– А меня… – отвечает он и не успевает досказать даже так мало.

– Ну, Ирэн, ты совсем совесть потеряла! – строго выговаривает ей статная дородная женщина в

расстёгнутом пальто, шагнувшая навстречу от ближайшего подъезда. – Почему так поздно?

Ирэн?! И всё! Водоворотом разверзаются, расступаются воды памяти. Ирэн! Голубика! Да как

же не догадался он в глаза-то ей внимательней взглянуть?! Роман стоит, ослеплённый памятью, а

в голове, как в калейдоскопе, – одна картина за другой: Пылёвка, детство, солнечная веранда

Макаровых, велосипед, шелушащиеся от загара ноги, тёплая вода Онона, тальниковый берег и

Голубика – эта хрупкая фарфоровая девочка с синими-пресиними глазам, двоюродная сестра

Серёги, забавно не выговаривающая букву «р». Помнятся ещё свои детские отчаянные страдания,

помнится, что маму её зовут Тамара Максимовна. В доме Макаровых тогда лишь дядю Володю

звали по имени, а всех женщин – по имени отчеству: Надежда Максимовна, Тамара Максимовна, а

уж Ирина была Ирэн или Голубика. А букву «р» она так до сих пор и не выговаривает, но эта

картавость придаёт ей особый шарм. Всё это надо как-то за одно мгновение пережить и не

задохнуться.

– Мы уж с отцом переволновались, – продолжает такая знакомая-презнакомая, кажется, почти

не изменившаяся Тамара Максимовна. – Я уже третий раз выхожу. А это кто?

Чтобы не пугать её, Роман намеренно выходит в свет, падающий из подъезда – всё равно она

его не узнает. Ирэн теряется, пытаясь придумать, как назвать человека, с которым подошла.

– Меня зовут Роман, – с каким-то страхом, словно саморазоблачаясь, называется он теперь уже

74

сразу обеим.

Ирэн, словно примеривая к нему это имя, смотрит с интересом и улыбкой. Роман же и вовсе

пожирает её взглядом – нет, пожалуй, на улице он никогда бы её не узнал. Она так сильно

изменилась. Узнал, если б только увидел глаза. Но в свете фонаря у подъезда он не видит их и

сейчас.

– Постой-постой, – вдруг уже с ласковыми нотками и с каким-то подозрением произносит

Тамара Максимовна, – а не тот ли это молодой человек, которого ты всё скрываешь от нас?