Жизнь взаймы

Вдруг она остановилась ошеломленная. «Вот оно! — подумала она. — Вот в чем вся тайна! Неужели мне надо было прилететь в Венецию, в этот прекрасный отель с вечерами, окрашенными в цвета киновари и кобальта, чтобы понять это?»

— Вы улыбаетесь? — спросил де Пэстр. — В чем причина? В том, что вы обманываете вашего врача?

— Нет, не врача! Так, куда мы идём?

— В «Таверну». Только мы не пойдём, а поедем.

Боковой вход в отель. Раскачивающаяся гондола. Всего лишь на миг нахлынули воспоминания и наступила слабость, которая тут же прошла, едва она села в лодку. Теперь гондола не показалась ей плавающим черным гробом, не была она и черным бакланом, который пытался ухватить её своим железным клювом. Эта лодка снова была гондолой — темным символом этого города, когда радость жизни била в нём ключом, и пришлось принять закон, по которому гондолы разрешалось красить только в черный цвет, иначе их владельцы разорились бы, выбрасывая деньги на расточительное украшение.

— Я знаю только ту Венецию, которую вижу из окна, — заметила Лилиан. — Ну и ещё можно прибавить пару часов в первый вечер.

— Тогда вы знаете её лучше меня. Я знаю Венецию уже тридцать лет.

Большой Канал. Отели. Террасы с накрытыми белыми скатертями столиками и с бокалами на них. Плеск воды. Узкий канал — не шире Стикса. «Почему мне всё это знакомо? — подумала Лилиан, ощутив на какой-то миг внутреннюю подавленность. — Неужели сейчас появится окно с канарейками?»

— А где находится «Таверна»? — спросила она.

— Рядом с театром.

— Там есть терраса?

— Есть. А вы там уже были?

— Совсем недолго. Я туда не заходила, просто гуляла мимо.

— Это прекрасный ресторан.

Она услышала стук тарелок и голоса, прежде чем гондола повернула за угол.

— Вы улыбаетесь, — заметил де Пэстр. — В чем причина?

— Вы уже второй раз спрашивает меня об этом. Улыбаюсь, потому что есть хочу. И ещё, потому что уверенна — здесь меня чем-то накормят.

Их обслуживал сам хозяин ресторана. Он подал разных моллюсков, свежих, с гриля и отварных, и белое бочковое вино.

— Почему вы одна в Венеции? — спросил де Пэстр.

— Настроение виновато, но скоро я уеду отсюда, я возвращаюсь.

— В Париж?

— Да, в Париж.

— К Клерфэ?

— Вы уже и это знаете? Да, к Клерфэ.

— Может быть, не стоит торопиться? — заметил осторожно де Пэстр.

Лилиан рассмеялась. — А вы настойчивый. Вы можете предложить что-нибудь другое?

— Нет, если вы против. Но если вы согласитесь, то в этот раз я не ставлю никаких условий. Но почему бы вам хотя бы какое-то время, скажем, не осмотреться тут?

К их столику подошел продавец игрушек. Из своей сумки он достал двух заводных плюшевых скотч-терьеров и отправил их прогуляться по столу.

— Мне больше не надо ни осматриваться, ни оглядываться назад — сказала Лилиан. — У меня просто нет больше времени, чтобы повторять что-либо.

Де Пэстр взял в руку плюшевых собак и вернул их продавцу. — А вы уверенны, что это всегда будут повторения?

Лилиан радостно кивнула в ответ. — Что касается меня — точно! Если появятся изменения в каких-то деталях — это неважно. Вариации меня тоже не интересуют.

— Вам нужна только сущность?

— Только то, что я смогу извлечь из этого с пользой для себя. А это было бы примерно то же самое, если бы мужчина вдруг стал другим. Вы это имеете ввиду? У меня очень простые реакции, как мне кажется.

Продавец игрушек успел тем временем выставить на их стол целый птичник. Тут же явился хозяин ресторана, сдвинул его в сторонку и подал на стол фламбированные персики и кофе эспрессо.

— У вас никогда не появляется чувство, что вы можете упустить что-то? — спросил де Пэстр.

Лилиан взглянула на него и замолчала на миг.

— Что? — спросила она затем.

— Я имел ввиду новое приключение, что-нибудь неожиданное, новое, то — чего вы ещё не изведали, что вам не знакомо?

— С таким настроением я и прилетела сюда. У меня было такое чувство, будто я напрочь упустила Нью-Йорк, Йокогаму, Таити, Аполлона, Дионисия, Дон Жуана и Будду, а теперь это чувство уже в прошлом.

— И с каких же это пор?

— Уже пару дней.

— А в чём причина?

— Потому что я поняла: упустить можно только саму себя.

— И где же вы извлекли такой урок?

— Стоя у окна в моем номере.

— А теперь я спрошу вас в третий раз, почему вы улыбались? — спросил де Пэстр.

— Потому что я всё ещё дышу, потому что я тут, потому что наступил вечер, потому что мы болтаем всякую чушь.

— Разве это чушь?

— Такие разговоры — всегда чушь. Надеюсь, коньяк здесь найдется?

— Есть граппа, старая и очень хорошая, — ответил де Пэстр. — Я завидую вам.

Лилиан рассмеялась.

— Вы изменились, — заметил де Пэстр. — Вы стали совсем другой, вы не такая, как в Париже. Вы сами-то понимает, что произошло?

Она пожала плечами. — Не знаю. Быть может, я рассталась с иллюзией, с той, что якобы дает право на жизнь, а кроме того, и с той, в которой заключается несправедливость, поражающая человека в его жизни.

— Весьма аморальная мысль.

— Весьма. — повторила вслед за ним Лилиан и допила свою граппу.

— Надеюсь придерживаться её в этой жизни. По крайней мере, еще какое-то время.

— У меня такое впечатление, что я появился здесь слишком поздно, — сказал де Пэстр.