Жизнь взаймы

— Готов? — крикнул тренер.

— Готов!

Лилиан поцеловала Клерфэ и исполнила все суеверные обряды, которые полагались по ритуалу. Она сплюнула на машину Клерфэ и на его комбинезон, пробормотала проклятие, которое должно было оказать обратное действие, потом протянула руку с двумя растопыренными пальцами в направлении шоссе и в сторону боксов, где стояли другие машины, — это был колдовской знак от сглаза. Итальянцы-механики посмотрели на Лилиан с немым обожанием, когда она прошла мимо них. За спиной она слышала, как босс начал свою молитву: — Боже правый и ты, Матерь всех скорбящих, помогите Клерфэ, и Фриджерьо, и…

В дверях Лилиан обернулась. Жены Маркетти и двух других гонщиков уже сидели на своих местах с секундомерами и листками бумаги. «Мне не следует вот так бросать его», — подумала Лилиан и подняла руку. Клерфэ засмеялся и отсалютовал ей в ответ. Сейчас он казался ей очень молодым.

— И вы, все Святые угодники, сделайте так, чтобы резина у наших противников горела в два раза быстрее, чем у нас, — молился Габриэлли, а потом рявкнул: — На старт! Посторонние, вон отсюда!

Стартовали двадцать машин. После первого круга Клерфэ шёл восьмым; его место на старте было не самым удачным, да и на разгоне он дал зевка. Теперь он шел вплотную за Микотти с полной уверенностью, что тот будет рваться вперед. Фриджерьо, Монти и Саккетти шли впереди них, а возглавил гонку Маркетти.

На четвертом круге Микотти, выжимая из мотора последнее, обошёл Саккетти на прямом отрезке, который подымался к казино. Клерфэ дышал ему в затылок, он тоже слишком форсировал мотор и сумел обогнать Саккетти лишь перед самым въездом в тоннель. Проскочив его, Клерфэ увидел, что машина Микотти начала дымить и стала терять скорость. Клерфэ обошёл его и бросился с охотничьим азартом преследовать Монти. Через три круга, на «шпильке» около газгольдера, он наконец нагнал его и, как терьер, повис у него на хвосте.

«Еще девяносто два круга и семнадцать соперников», — подумал Клерфэ, увидев у боксов вторую машину рядом с машиной Микотти. Босс подал ему сигнал, чтобы он до поры до времени не рвался вперед; причина заключалась, видимо, в том, что Фриджерьо и Саккетти терпеть не могли друг друга и начали битву между собой, игнорируя интересы фирмы, вместо того, чтобы соблюдать порядок в команде, и теперь Габриэлли хотел придержать Клерфэ и Мейера Третьего в резерве на тот случай, если лидеры гонки угробят свои машины.

Лилиан видела, что весь табун проносился мимо трибун каждые две минуты и даже немного быстрей. Она, казалось, только что видела машины перед собой, но стоило ей на мгновение отвернуться, как они вновь появлялись перед трибуной, только несколько поменявшись местами, но создавалось впечатление, что они вовсе никуда не уезжали, а просто передвигались взад и вперед, туда и сюда, как цветные стеклышки в калейдоскопе. «Неужели они в состоянии сосчитать эти сто кругов!» — подумала Лилиан. Потом она вспомнила возносившего молитвы, обливавшегося потом и проклинавшего всё и вся босса Габриэлли, который показывал гонщикам свои щитки, размахивал флажками, всё время меняя их в соответствии со своим секретным кодом.

После сорока кругов Лилиан захотелось уйти отсюда. У неё было такое чувство, словно что-то заставляло её уехать немедленно, не дожидаясь окончания гонок. Перспектива ещё шестьдесят раз увидеть мельчайшие изменения в порядке следования машин показалась ей вдруг такой же бессмысленной, как и потеря времени перед её отъездом из санатория. У неё в сумочке уже лежал билет до Цюриха. Она купила его утром, когда Клерфэ в очередной раз объезжал трассу. Билет был на послезавтра. В этот день Клерфэ должен был улететь в Рим. Через два дня он собирался вернуться. Самолет Клерфэ улетал утром; поезд Лилиан уходил вечером. «Удираю втихаря, как воровка, как предательница, — подумала она. — Так же я хотела удрать из санатория от Бориса. Правда, тогда ей пришлось объясниться с Борисом, но разве это помогло? В таких случаях люди никогда не бывают искренними, они всегда лгут, потому что правда заключалась в бессмысленной жестокости, и в конце концов потом они испытывают горечь и отчаяние, потому что не смогли вести себя иначе и потому что их последние воспоминания друг о друге были связаны с ссорами, недоразумениями и с обоюдной ненавистью». Лилиан начала искать в сумочке свой билет. На секунду ей показалось, что она его потеряла. И этой секунды ей хватило, чтобы вернуть решимость. Её знобило, несмотря на то, что солнце припекало. «У меня опять температура», — подумала Лилиан, услышав вокруг крики зрителей. Внизу, где виднелась голубая игрушечная гавань с белыми корабликами, на которых тесно сбились в кучу люди, там внизу неслась колонна машин, и вдруг одна из них, совсем маленькая игрушечная, рванулась в сторону, а потом впритирку пролетела мимо другой.

— Клерфэ! — ликовала толстая дама рядом с Лилиан и начала хлопать себя программой по пышным бедрам, прикрытым льняным платьем. — The son of a gun made it![34]