Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

– Да прямо сейчас. Хотят уехать как можно скорей. Вон сани на улице стоят. Обычно-то гробы у нас ночью вывозят, но тогда он на корабль не успеет. Сами-то они на самолете летят.

– Все, мне пора, – пробормотала Лилиан. Она заслышала мотор Клерфэ. – Всего хорошего.

Прикрыв за собой дверь, она крадучись, словно вор, пошла по белому коридору. Хотелось проскользнуть через холл незамеченной, но не тут-то было: Крокодил караулила возле лифта.

– Профессор велел еще раз вам передать, что вы можете остаться. И что вам следовало бы остаться.

– Спасибо, – проронила Лилиан, не останавливаясь.

– Будьте благоразумны, мадемуазель Дюнкерк! Вы же не знаете, в каком вы состоянии. Вам сейчас вниз никак нельзя. Вы там и года не протянете.

– Как раз поэтому!

Лилиан решительно шагала дальше. За картежными столиками кое-кто из любителей бриджа с любопытством вскинул голову, а кроме них в холле и не было никого – мертвый час. И Бориса тоже не было. Зато у выхода стоял Хольман.

– Если уж вы непременно решили ехать, поезжайте хотя бы на поезде, – не отставала старшая сестра.

Лилиан молча показала на свою шубу и шерстяные вещи. Крокодил только презрительно рукой махнула.

– Да разве это поможет? Или вы нарочно себя угробить решили?

– Все мы себя гробим – кто скорее, кто медленнее. Но мы потихоньку поедем, и недалеко.

Входная дверь уже совсем близко. Вон и солнышко с улицы заглядывает. Как сквозь строй, думала Лилиан. Ничего, еще пару шагов, и конец экзекуции. Еще шаг только!

– Мы вас предупредили, – холодно гудел над ухом монотонный голос. – Если что – мы не виноваты. Мы умываем руки.

Тут уж Лилиан, хоть ей и было не до смеха, не смогла удержаться от улыбки. Припасенной напоследок банальностью Крокодил придала сцене прощания невольный комизм.

– Главное, про стерильность не забудьте, – пошутила Лилиан. – Прощайте. Спасибо за все.

Наконец-то она на улице. Как снег сверкает – она почти ничего не видит.

– До свидания, Хольман!

– До свидания, Лилиан! Я тоже скоро уеду.

Она вскинула глаза. Он смеется. «Слава богу, – подумала она. – Наконец-то не зануда». Хольман тем временем плотнее укутывал ее в шубу и платки.

– Поедем не спеша, – уверенно рассуждал Клерфэ. – Когда солнце зайдет, верх опустим. А от ветра вас пока боковые стекла защитят.

– Хорошо, – согласилась она. – Можем ехать?

– Ничего не забыли?

– Нет.

– Ну, если и забыли, вам дошлют.

Об этом она как-то не подумала, и сама мысль вдруг ее утешила. Ей-то казалось, что с отъездом она со всем здесь порывает окончательно.

– Да, действительно, и правда могут ведь дослать, – пробормотала она.

На дороге непонятно откуда появился вдруг низенький человечек, с виду то ли официант, то ли церковный служка, – он торопливо и деловито шагал прямо к главному входу. Клерфэ озадаченно нахмурился.

– Постойте, это же…

Человечек прошел совсем близко, и теперь Клерфэ его узнал. Был он во всем темном, в черной шляпе, с саквояжем. Ну конечно, это же сопровождающий при гробе! Но как преобразился, куда подевались былая помятость и понурость! Нет, шествует бодрой, уверенной, почти командирской походкой. В Боготу отправляется.

– Кто? – полюбопытствовала Лилиан.

– Да так… Знакомый один. Вы готовы?

– Да, – ответила Лилиан. – Готова.

Машина тронулась. Хольман машет на прощание. Бориса не видно. Пес какое-то время еще бежал за машиной, потом отстал. Лилиан оглянулась. На террасах санаторских соляриев, еще недавно совершенно пустынных, теперь откуда ни возьмись появились люди. Это больные, восстав со своих шезлонгов, смотрели им вслед. Сарафанное радио уже разнесло по санаторию весть об ее отъезде, и теперь, заслышав рокот мотора, они стояли на террасах столбиками – темные, неподвижные фигурки, такие рельефные на фоне нестерпимой небесной сини.

– Как на корриде на верхнем ярусе, – хмыкнул Клерфэ.

– Да, – подхватила Лилиан. – Но кто тогда мы? Быки или матадоры?

– Быки, всегда и только быки. Хотя думаем, что матадоры.

7

Машина как будто плыла, плавно скользя вниз по белому ущелью, над которым лентой васильковой сини струилось небо. Они уже миновали перевал, но снег все еще подступал к самой дороге крутыми, под два метра высотой, отвалами. И ничего, кроме этих снежных стен и нестерпимой голубизны над ними, не было видно. Стоило чуть подольше запрокинуть голову, и ты уже не знал, где земля, где небо, где верх, где низ.

Потом, разом, накатил хвойный, смолистый дух, и плоской бурой размазней надвинулась деревня. Клерфэ остановил машину.

– Думаю, можно уже цепи с колес снять. Как там дальше, внизу? – спросил он у автомеханика.

– Зашибись.

– Как?

Клерфэ вскинул глаза. На него смотрел прыщавый, лопоухий парнишка в красном свитере, новехонькой кожаной куртке и круглых очочках.

– Ба, да мы знакомы! Герберт или Гельмут или…

– Губерт.

Паренек кивнул на большую деревянную вывеску между колонками:

Г. Геринг, автомеханик,

гараж и ремонт

– Никак, новая? – спросил Клерфэ.

– Новехонькая!

– Почему ж имя полностью не написали?

– Так оно лучше. Многие думают, что меня Германом зовут.

– Такую фамилию впору менять, а ты вон какими буквами ее размахал.