Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

Лилиан только головой покачала. «Устала! – мысленно повторила она. – Дорога скучная! Неужели этот человек рядом со мной, этот здоровяк толстокожий, совсем не чувствует, как все во мне трепещет? Не понимает, что со мной творится? Не ощущает, как заледенелый образ мира у меня в душе начинает оттаивать, оживает, говорит со мной, вот как этот дождь, как эти мокрые скалы, вся долина, мерцающая огоньками во тьме, как даже эта дорога? Или ему совсем невдомек, что мне никогда в жизни не было настолько сродни все это, словно я лежу в колыбели на руках неведомого божества, боязливая и доверчивая, как неоперившийся птенчик, и знаю, заранее знаю, что все это никогда больше не повторится для меня, что весь этот мир, обретающий меня и обретаемый мною сейчас, я сей же миг утрачиваю, эту дорогу и эти деревни, эти темные грузовики, спящие у деревенских трактиров, это пение из-за освещенных окон, это серо-серебристое небо, эти названия – Озонья, Крешано, Кларо, Кастьоне, Беллинцона, – едва прочитанные, они исчезают за спиной во тьме, как тени, словно их и не было никогда? Или он не видит, что я не корзинка, в которой хоть что-то остается, я решето – теряю все, что зачерпываю? Не замечает, что я и слова сказать не могу, потому что сердце в груди набухло, огромное и чужое, и среди немногих имен, которые хоть что-то этому сердцу говорят, есть и его имя, хотя каждое из имен означает для него всегда и только одно – жизнь?»

– Ну и как вам первая встреча с миром низин? – спросил Клерфэ. – Человек плачется об утрате имущества, зато в неотъемлемости собственной жизни уверен свято. Вы таких еще много встретите.

– Хоть какое-то разнообразие. Там-то, наверху, каждый за собственную жизнь трясся. И я в том числе.

По сторонам разбегались улицы, огни, дома, сизая сумеречная синь, пронеслась широкая площадь с аркадами.

– Через десять минут будем на месте, – сказал Клерфэ – Это уже Локарно.

На перекресток, дребезжа, выкатил трамвай, внезапно перегородив им дорогу. Увидев, как Лилиан смотрит на трамвай – обомлев от изумления, будто это грандиозный кафедральный собор, – Клерфэ не удержался от смеха. Она четыре года трамвая не видела. В горах трамваи не ходят.

Внезапно перед ними распахнулось озеро, огромное, серебристое, неспокойное. Дождь прекратился. Низкие, стремительные облака, то и дело застя луну, неслись по небу. Под ними, распластав по берегу главную площадь, замерла в тиши Аскона.

– Где мы заночуем? – спросила Лилиан.

– У озера. В гостинице «Тамаро».

– Откуда вы все тут знаете?

– После войны я здесь жил, целый год, – отозвался Клерфэ. – Завтра с утра узнаете откуда.

Он остановился перед небольшой гостиницей, выгрузил багаж.

– У хозяина этой гостиницы целая библиотека, – пояснил он. – Он, можно считать, ученый. А у другого, вон там, наверху, вся гостиница картинами завешена – Сезанн, Утрилло, Тулуз-Лотрек. Вот оно здесь как. Ужинать сразу поедем?

– Куда?

– В Бриссаго, это на итальянской границе. Десять минут отсюда. Ресторанчик называется «Джардино».

Лилиан изумленно смотрела вокруг.

– Глицинии! Тут глицинии цветут!

Синие гроздья соцветий свисали с белых стен домов. Из-за садовой ограды золотистой кипенью в резном оперении темно-зеленой листвы выплескивались мимозы.

– Весна! – сказал Клерфэ. – Да будет благословен «Джузеппе»! Даже смена времен года ему подвластна.

Машина медленно катила вдоль берега.

– Мимозы, – Клерфэ показал на цветущие деревья у воды. – Тут целые аллеи мимоз. А вон там, на холме, ирисы и нарциссы. Эта деревушка называется Порто Ронко. А вон та, на горе, просто Ронко. Еще римлянами построена.

Он поставил машину у подножия высоченной каменной лестницы. По ней они поднялись в небольшой, уютный ресторан. Клерфэ заказал бутылку соаве, ветчину, креветки с рисом и сыр из Валле Маджиа.

Посетителей было немного. Окна распахнуты. Теплый, ласковый воздух. На столике в горшке белые камелии.

– Так вы тут жили? – спросила Лилиан. – На этом озере?

– Да. Целый год почти. После побега из лагеря и после войны. Хотел всего на пару дней остаться, а застрял надолго. Оказалось, мне это необходимо. Вроде как курс лечения, – бездельничать, нежиться на солнце, любоваться белочками на оградах, глазеть на небо, на озеро и столько всего забыть, что в конце концов глаза перестали пялиться в одну точку и начали замечать, что природе и дела нет до минувших двадцати лет человеческого безумия. Ваше здоровье!

Лилиан пригубила легкое итальянское вино.

– Здесь правда так вкусно готовят или мне просто с непривычки так кажется?

– Готовят здесь и правда вкусно. Хозяин вполне мог бы стать шеф-поваром в любом фешенебельном отеле.

– Так почему не стал?

– А он и стал. Но в родной деревне ему больше нравится.

Лилиан вскинула глаза.

– Он уехал – и что, вернулся? – Она поставила бокал. – Я счастлива, Клерфэ, – призналась она. – Хотя вынуждена сказать: я вообще не знаю, что это слово означает.

– Так и я не знаю.

– Вы никогда не были счастливы?

– Бывал, и не раз. – Она все еще на него смотрела. – Но всякий раз по-другому.

– А когда больше всего?

– Не помню. Говорю же, это всякий раз по-другому.