Поэтому Меган все время напоминает себе, что ее жизнь хороша такой, какая она есть. Каждый вечер она возвращается домой, к Майлсу. У них прекрасный дом, близкие родственники и друзья. Майлс по-прежнему заставляет ее смеяться. Они планируют путешествия, насколько это позволяет здоровье Меган. Кроме того, оба заняты делом. Меган начала вести занятия на велотренажере, чтобы собирать деньги в фонд больных муковисцидозом. Она планирует разбить огород, а еще они с Майлсом хотят купить собаку. «В нашей жизни так много хорошего, — сказала мне Меган. — Мы не можем позволить себе детей, но мы ценим то, что у нас есть».
Что касается меня, то в рамках программы для врачей первого года я работаю в трансплантационной клинике и в реабилитационной больнице имени Сполдинга, но больше всего времени провожу ночным дежурным врачом в отделении интенсивной терапии. Так сейчас устроена моя жизнь. Я стараюсь справиться с тем, что мне не хватает преемственности в работе с находящимися в критическом состоянии больными, — я вижу их только в течение 12 часов, а потом теряю из вида. Это странный мир: я нахожусь среди пациентов на грани жизни и смерти, когда весь остальной мир безмятежно спит, а утром ухожу и вспоминаю то, что делала ночью, как странный и причудливый сон, от которого я пробуждаюсь усталой и голодной. В ОИТ нет времени думать о «до» и «после», но я стараюсь привнести то, что узнала от людей, о которых рассказала на этих страницах, в свою ежедневную работу.
Недавно мы организовали группу поддержки для людей, переживших лечение в отделении интенсивной терапии, и их родственников. Мы работаем по субботам, в утренние часы: социальный работник отделения интенсивной терапии, психиатр, еще один врач ОИТ и я. Встречаясь с пациентами и их родственниками за кофе, я выслушиваю мужчин и женщин. Они живы и находятся дома, их супруги рядом, они знают, что будут счастливы. И все же эти люди признаются, что иногда просыпаются среди ночи от кошмарных сновидений, в которых звучит больничная тревожная сигнализация, и начинают рыдать без всякой видимой причины. Пациенты рассказывают, что до сих пор помнят, как их привязывали к койкам, как устанавливали катетеры в центральные вены, как они пытались говорить и не могли выдавить ни звука. Эти истории давно меня не удивляют. Но, несмотря на схожесть этих рассказов, каждый из них по-своему уникален, и я продолжаю учиться.
Мы продолжаем заниматься и клиникой для людей с ПИТ-синдромом. Она пока небольшая, но растет и развивается. Некоторые наши пациенты говорят, что они постепенно возвращаются к обычной жизни, что они в порядке, и тогда я прошу их объяснить, что значит «быть в порядке». Ответы бывают разными. Для одних это означает, что они спокойно спят ночью, несмотря на наличие трахеостомической трубки и портативного респиратора, или длинного списка лекарств, которые надо принимать ежедневно. Для других «в порядке» означает возвращение на работу, способность заниматься спортом, возможность вновь обеспечивать свои семьи.
Есть и пациенты, которым, хотя они и вернулись домой, не хватает устойчивости, чтобы выйти на работу. Днем они легко пугаются, а среди ночи часто просыпаются в холодном поту. ОИТ был для них адом, а выписавшись, многие пациенты обнаруживают, что теперь оказались в чистилище. Они сами себя не узнают. Мы объясняем, что это не признак безумия. Мы ставим им диагноз — ПИТ-синдром — и честно предупреждаем, что, возможно, не сумеем помочь, но по крайней мере мы готовы выслушать.
Одну женщину я отвела в отделение интенсивной терапии, где она когда-то провела почти две недели в наркозе и с интубационной трубкой. Она не помнила, где находится это отделение, но знала номер палаты. Мы не спеша поднялись на нужный этаж и остановились перед дверью палаты. Штора была опущена — значит, палата занята. Я следила за выражением лица женщины, которая силилась что-то вспомнить, но не могла. «Как вы?» — спросила я, опасаясь, что зря все это затеяла. Пациентка не узнавала ни врачей, ни сестер, как, впрочем, и они ее. Аплодисментов не было, как и триумфального возвращения, какое мне представлялось. Но не было и разочарования, сказала пациентка. Наоборот, она испытала облегчение. Это всего лишь палата. Я попыталась посмотреть на ОИТ ее глазами. Да, оно оказалось меньше и не таким угрожающим, каким она его помнила. Она могла прийти сюда — по собственной воле — и снова уйти. Сама.