Жизнь за океаном

Так, в праздных беседах, проходили дни за днями, а корабль неустанно мчался по синим волнам океана, ежедневно делая по пятисот верст. Погода стояла превосходная, и все время держалась такою, несмотря на отчаянные прыжки морских свинок, которые, по наблюдению моряков, обыкновенно предвещают бурю. Летом океан гораздо оживленнее, чем зимою, и нам ежедневно встречалось по несколько судов и кораблей, которые, как точки, проходили по окраинам водяного круга. Однажды, при лучах заходящего солнца, я стоял на носовой части корабля и всматривался в беспредельную синеву, ожидая появления какого-либо встречного судна. Ко мне подошел краснощекий самодовольный немец и спросил, какой я нации. На мой ответ он сказал, что в третьем классе есть молодой больной человек, который не говорит ни на каком европейском языке, между тем он крайне беспомощен и, быть может, ему можно бы помочь в чем-нибудь. Уж не русский ли, мелькнула у меня мысль в голове, и я отправился к нему по указанию немца. Бледный и исхудалый, бедно одетый молодой человек тоскливо и одиноко сидел на лавке и представлял живую картину горя-злосчастья, скорбные черты которой еще ярче выступали от окружающей картины немецкого самодовольства. Я обратился к нему по-русски, и угрюмые черты его лица мгновенно просияли. Он понял меня и обрадовался возможности прервать невыносимое молчание. Оказалось, что это православный серб. Всего шесть месяцев тому назад он отправился на сколоченные усиленным трудом деньги в Америку, надеясь там найти для себя лучшее счастье. К сожалению, он не знал никакого другого европейского языка, кроме родного славянского, и потому мог служить только в качестве тяжелой рабочей силы. Непосильная работа живо надломила его организм, он заболел и теперь в отчаянии возвращался на родину. Мне прежде приходилось встречаться с сербами, и они обыкновенно плохо понимают по-русски, но этому молодому человеку как будто нужда вложила особый разум языкознания, и он отлично понимал каждое слово. Притом я нарочно одевал свою речь в церковно-славянскую форму и это, несомненно, весьма много облегчало ему понимание. Наши славянофилы при своих всеславянских стремлениях постоянно встречались с тем охлаждавшим их порывы к всеславянскому братству фактом, что раз личные славянские племена не понимают друг друга, так что для более или менее серьезных сношений приходится обращаться к посредству какого-либо европейского и по преимуществу немецкого языка. Мне всегда казалось, что у славянских, по крайней мере православных народностей, есть такой общий, неизменный, классический язык, который может служить международным для них языком и превосходным средством сношения их между собою и нравственного единения. Это именно церковно-славянский язык, на котором у всех их одинаково совершается богослужение и который они с детства все привыкают понимать. Следовало бы только больше обратить на него внимания при народном образовании, и тогда все православные славянские народы легко могли бы говорить между собою на общем и притом священном языке, и не было бы нужды обращаться за помощью к немецкому языку, который служит одним из сильнейших орудий германизации славян. Мой собеседник славянин фактически подтвердил истинность этой теории. Чтобы сделать свою речь более понятною для меня, он также стал облекать ее в церковно-славянскую форму, и скорбную повесть своих приключений заключил восклицанием: «Гей, брате, здраву человеку в Америце благо есть быти, не здраву же шицко зле!» Бедняк не имел совершенно денег на проезд от Бремена до родины, и потому радость его не могла быть выражена ни на каком языке, когда, при деятельном посредстве американского проповедника, в пользу его собрана была маленькая сумма германских марок. На корабле был еще другой беспомощный человек, швейцарец, отравившийся свинцовым ядом на фабрике, где он работал в Америке. В нем принял живое участье американский епископ и также собрал в его пользу некоторую сумму. Что бы ни говорили философы о чистом гуманизме, как вполне достаточном источнике для благотворения, но действительной основой его может быть только религия. Многие из пассажиров сочувствовали обоим несчастным, но без деятельной инициативы служителей религии это сочувствие едва ли выразилось бы в действительном благотворении.