Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах

С учётом того, что издательство признало свою вину, речь шла о банальной небрежности. Тем не менее адвокат Е. А. Флейшиц[215] была уверена, что «при пересмотре советского уголовного законодательства присвоение авторства чужого произведения и извращение произведения по грубой небрежности должны влечь за собой уголовную ответственность». [1. 255]

Так вот, в вечернем выпуске газеты от 28 ноября 1928 года появилась заметка А.Е Горнфельда «Переводческая стряпня», где говорилось о том, что издательство «Земля и фабрика» «не сочло нужным сообщить имя настоящего переводчика изданного им романа, а О. Мандельштам не собрался объяснить, от кого, собственно, получено им право распоряжения чужим переводом». Далее её автор указывал на то, что, по его мнению, «французского подлинника О. Мандельштам не видел» и что из «механического соединения двух разных переводов с их разным стилем, разным подходом, разным словарём могла получиться лишь мешанина, негодная для передачи большого и своеобразного писателя».

10 декабря 1928 года Осип Мандельштам ответил на обвинения в «Вечерней Москве»: «Не важно, плохо или хорошо исправил я старые переводы или создал новый текст по их канве. Неужели Горнфельд ни во что не ставит покой и нравственные силы писателя, приехавшего к нему за 2000 вёрст для объяснений, чтобы загладить нелепую, досадную оплошность (свою и издательскую)? Неужели он хотел, чтобы мы стояли, на радость мещан, как вцепившиеся друг другу в волосы торгаши? Как можно не отделять „чёрную“ повседневную работу писателя от его жизненной задачи?.. Неужели я мог понадобиться Горнфельду как пример литературного хищничества?..

Мой ложный шаг — следовало настоять на том, чтобы издательство своевременно договорилось с переводчиками, — и вина Горнфельда, извратившего в печати весь мой писательский облик, — несоизмеримы. Избранный им путь нецелесообразен и мелочен. В нём такое равнодушие к литератору и младшему современнику, такое пренебрежение к его труду, такое омертвение социальной и товарищеской связи, на которой держится литература, что становится страшно за писателя и человека.

Дурным порядкам и навыкам нужно свёртывать шею, но это не значит, что писатели должны свёртывать шею друг другу».

Газеты в ту дивную пору выполняли функции современных социальных сетей, поэтому Горнфельд, в свою очередь, отправил в «Вечёрку» ответ Мандельштаму, но тут газета от его публикации уклонилась, мотивируя отказ нежеланием взваливать на читателей «тяжёлую обязанность (…) выслушивать все реплики обеих спорящих сторон», — творческая дискуссия и так уже превращалась в банальную кухонную свару.

Мэтр старался побольнее ужалить именно Мандельштама, судя по всему, в память о его язвительной рецензии на его некролог памяти Велимира Хлебникова, когда Осип Эмильевич публично назвал его в «Литературной Москве» «скудоумной, высокомерной заметкой».

Так что теперь Аркадий Георгиевич эпитетов не жалел: «Хочу ли я сказать, что из поправок нет ни одной приемлемой? Конечно, нет: Мандельштам опытный писатель. Но когда, бродя по толчку, я вижу, хотя и в переделанном виде, пальто, вчера унесённое из моей прихожей, я вправе заявить: „А ведь пальто-то краденое“». В неопубликованном письме в «Вечернюю Москву» квалифицированного юриста начинает в буквальном смысле нести, когда он пытается добавить в обычный бытовой конфликт уголовный аспект: «Обличённые в изнасиловании, боясь наказания, тоже обычно предлагают „достигнуть соглашение задним числом“, но далеко не всегда им это удаётся» (РГАЛИ. Ф. 155. On. 1. Ед. хр. 584. Л. 20).

Аркадий Горнфельд, по собственным словам, не планировал подавать иск в губернский суд. В частном письме Раисе Шейниной от 12 января 1929 года он признавался, что «с Мандельштамом я очевидно и судиться не буду: думаю, что сговорюсь мирно с „Землёй и фабрикой“ —

Несчастный, — мне его озорство очень помогло: я продал, Уленшп<игеля>, который весною выйдет; деньги буду получать понемногу, но всё-таки это хорошее подспорье» (Письмо от 27 ноября 1928 года (ОР РНБ. Ф. 211. Ед. хр. 266. Л. 29)).

Тем временем другой участник скандала — Василий Карякин — обратился с истерическим заявлением в Правление Всероссийского Союза писателей. В частности, он сообщил, что собирается «искать защиты своих пострадавших интересов перед Советским Судом». Получив копию его искового заявления, А.Е Горнфельд сообщил коллегам: «…я, ни в коей мере не отказываясь от ответственности за мои слова и действия, всё же просил бы Правление разъяснить В. Н. Карякину, что суждения и оценки, высказанные писателем о чужом произведении, могут быть предметом литературного спора и возражений, но не судебного разбирательства, — кроме, конечно, случаев, когда писатель обвинён в явной недобросовестности таких суждений». [1.185]