Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах

Несмотря на тотальную нехватку оригинальных драматических произведений, связанных с советской тематикой, пьеса Д. Бедного сразу же попала под огонь критиков, которым прежде всего не понравилась её форма — как следовало из названия, постановка планировалась в духе народного балагана. Почувствовав неладное, Ефим Алексеевич, как всегда, обратился за защитой к И. В. Сталину — направил ему письмо с подчёркнуто уважительной интонацией, а не как раньше, когда мог запросто обращаться к вождю «Родной»:

«Глубокоуважаемый] Иос[иф] Виссарионович. При создавшихся — совершенно катастрофических для меня — обстоятельствах мне не остаётся другого выхода, как обращения к Вам. Прошу я немногого: организации в Мюзик-Холле ЗАКРЫТОГО показа моей „Дивизии“, на котором могли бы присутствовать и Вы. Дело идёт вовсе не о пустяке. Гениальный анекдот давно влёк меня к себе и послужил темой для брошюры. Теперь он мною инсценирован. Задача, которая была поставлена мною и разрешалась в содружестве с совершенно исключительными по талантливости мастерами (режис[сёр] Каверин и худож[ник] Сапегин), была: положить начало театру НАРОДНЫХ ЗРЕЛИЩ. Кто знает историю таких „зрелищ“, тот в оценке спектакля не впадёт в ту ошибку, в которую впадают некоторые товарищи, стыдливо опускающие свои целомудренные глаза при показе некоторых моментов спектакля. Народное зрелище есть народное зрелище. Ему присуща некоторая грубоватость — чисто внешняя, ядрёность, сочность. На сцене не припудренные развратные маркизы, а здоровые деревенские девки. Нет зализанной пошлости, есть здоровая откровенность живой непосредственности. Зритель первых рядов, который брезгливо подожмёт губы, должен проверить себя: не говорит ли в нём остаток наследственного или нажитого БАРСТВА, сомнительного эстетства и трусости. Спектакль должен быть проверен прежде всего на рабочем зрителе. Но до этого зрителя пьеса дойдёт уже будучи обкорнанной, зализанной, изуродованной. Мною и Кавериным принимаются во внимание многие дельные указания, но не все. Есть сцены (напр., полицейского архангела с девушкой), удаление которых для нас непереносимо. Мы просим строгого и окончательного просмотра пьесы, которая — на что у нас имеются данные — будет иметь успех именно у того нерафинированного зрителя, для которого мы создавали и оформляли пьесу, и будет первым шагом к созданию театра народных зрелищ, театра феерии, мелодрам, патетических представлений, балаганных площадок, словом, всех тех форм, которые наиболее доходчивы к массовому зрителю. Как агитатор, я видел перед собою новое широкое поле, новые способы воздействия зрительно-агитационного. Новизна и смелость моего первого „художественного балагана“, вызвав восторги одних, приводят в раздражение других. Орудуют активно — последние. Вокруг пьесы образуется нездоровая атмосфера. Я уже видел 180-градусные повороты в оценке: „великолепно, но знаете…“ И — оглядка. Не будет ли какой установки. Пока явная установка — на свистопляску. По инерции. Я, еле державшийся от работы и треволнения на ногах, вчера свалился. Ушёл из театра, махнув рукой на всё. Спектакль отложен снова на несколько дней. По городу ползут слухи.

Убийство пьесы — в связи с рядом других тяжёлых обстоятельств — приобретает для меня значение полнейшей творческой катастрофы в момент, когда я весь ушёл в работу по созданию оперы к 15-летию Окт[ября] и пантомимы об электрификации Волги. Масса планов. И всё это рушится.

Вы видите, что мне ничего не оставалось, как писать это письмо. Придите, посмотрите и судите» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. И. Д. 702. Л. 66–66 об. Машинописный подлинник на бланке «Демьян Бедный. Москва. Кремль». Подпись — автограф. Имеется штамп: «Прот. П. Б. № 97. п. 25/2». Есть подчёркивания).

Сам Иосиф Виссарионович на премьеру ожидаемо не пришёл, но и без внимания обращение не оставил. 17 апреля 1932 года Политбюро поручило выездной комиссии в составе К. Е. Ворошилова, А. Енукидзе, А. П. Смирнова, Шмидта присутствовать на спектакле и дать ему свою оценку. Участие наркома по военным и морским делам Клима Ворошилова в комиссии предопределило её положительное заключение. Вместе с художниками-баталистами поэт входил в круг деятелей культуры, опекаемых легендарным командармом. Секретарь Президиума ЦИК Авель Енукидзе, по слухам, отдававший всё свободное время театру академическому, поэтому его мнение об антирелигиозном балагане на сцене тоже было предрешено, но было оформлено в докладе в Политбюро ЦК ВКП(б) как особое.