Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах

С такой позицией великого писателя оказались вполне созвучны идеи Питирима Сорокина, который исследовал связанную с Первой мировой войной и революцией деградацию российских элит и пришёл к выводу о том, что именно в этот период «в меньшей мере пострадали…лица морально дефективные. (…) Во время мировой войны в армию не брались лица с задержкой в развитии, психическими заболеваниями — следовательно, не подвергались риску гибели. За время же революции условия как раз благоприятствовали их выживанию. В условиях зверской борьбы, лжи, обмана, беспринципности и морального цинизма они чувствовали себя великолепно; занимали выгодные посты, зверствовали, мошенничали, меняли по мере надобности свои позиции и жили сытно и весело. Это способствовало формированию элиты нового образца. В то же самое время лица воспитанные, те, кому с детства были привиты понятия о чести, достоинстве, правдивости, принципиальности, они не могли „жульничать“, воровать, злоупотреблять и насиловать. Поэтому они были обречены на голод и исчезновение как вида, то есть невозможность приспособиться к тем сложившимся обстоятельствам в обществе — просто не выдерживала нервная система. В силу своего воспитания они не могли так или иначе молчать против совершавшихся зверств, а тем более раболепствовать перед ними, что способствовало к подозрению, преследованию и физическому устранению как элемента общества. Обострённое чувство исполнения долга, верность данной присяге в условиях изменившейся политической обстановки, войны и революции, то такое поведение усиливает риск гибели таких людей. В результате за все эти смутные годы в основном гибнут лица с глубоким сознанием долга, чем гибель лиц „аморальных“ (шкурников, циников, нигилистов и просто преступников).

Питирим Сорокин

Процент гибели лиц выдающихся, одарённых и умственно квалифицированных за эти годы опять-таки несравненно выше, чем процент гибели рядовой серой массы.

Складывается такой парадокс, что во всяком вооружённом конфликте в прицел попадают в основном одарённые лица, которых в первую очередь стремится уничтожить другая сторона. В результате таких масштабных потрясений для нашей страны это выражается не только в потере наиболее способной части населения, но и в то же время в эмоциональном выгорании нации, что способствует её закату, упадку. И это незаметно с первого взгляда, но на самом деле она имеет роковой характер и проявляется лишь в ряде будущих поколений» [1. 233].

В отличие от самодержавия, хоть как-то ограниченного в этом вопросе православной традицией, большевистская власть на первых порах своего становления предоставила гражданам полную свободу самостоятельно определять: жить или умереть. В уголовном праве РСФСР (в его первой редакции) отсутствовали какие-либо юридические последствия для тех, кто добровольно заканчивает свою жизнь.

В начале 1920-х годов в СССР начала создаваться единая система сбора сведений о завершённых фактах и попытках суицида, впервые в отечественной статистике был налажен систематический сбор сведений о самоубийствах через отделы ЗАГС, в которых теперь при регистрации смерти по такой причине обязательно заполнялся листок особой учётной формы.

Благодаря усилиям руководителя отдела моральной статистики Центрального статистического управления (ЦСУ) СССР М. Н. Гернета учёт самоубийств приобрёл системный характер и нашёл свое отражение в двух опубликованных статистических сборниках — «Самоубийства в СССР. 1922–1925 гг.» и «Самоубийства в СССР в 1925 и 1926 гг.» В них была систематизирована суицидальная статистика по губерниям и крупным городам РСФСР, Украины, Закавказья, которая включала как традиционные для этой проблемы показатели (месяц, время суток, когда произошло самоубийство, способ его совершения, наиболее вероятная причина), так и общие демографические и социальные показатели (возраст суицидента, социальное, семейное положение, профессия, размеры заработка и пр.). Таким образом, социальная патология оказалась под пристальным вниманием криминологов, статистов, социологов и психиатров.