Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах

В конечном итоге такая трактовка равноправия полов исходила из леворадикальных представлений об обществе, то есть брак, с точки зрения революционных феминисток, понимался как любовный и товарищеский союз двух равных членов коммунистического общества, свободных и одинаково независимых, пока ещё не однополых — и на том спасибо… При этом особо радикальными взглядами на этот институт всё-таки отличалась Александра Коллонтай, которая утверждала, что каждый новый класс порождает свою идеологию, неотъемлемой частью которой является новый сексуальный кодекс морали. Новую «сексуальную мораль, вырастающую из запросов рабочего класса», она представляла как «новое орудие социальной борьбы данного класса», как ещё одно средство решения задач коммунистического строительства. Старая форма брака, основанная на нерушимости брачного союза и «подчинении» в супружестве, не в интересах пролетарской революции, меньшая закреплённость общения полов вполне совпадают и даже непосредственно вытекают из основных задач данного класса. Интересы которого — на первом плане. Следовательно, в интересах пролетариата «текучесть» брака является не только естественной, но и необходимой.

Вместо изжившего патриархального института семьи (т. е. традиционных ценностей) знатная феминистка предлагала признать все виды брачного общения, какие-бы непривычные виды они ни имели, но при двух необходимых условиях:

— они не должны наносить ущерба расе (попробуйте сегодня что-нибудь подобное написать в социальных сетях. — Авт.);

— и не определялись гнётом экономического фактора (тут не очень понятно…).

Идеалом по-прежнему оставался моногамный союз, основанный на «большой любви», но не просто застывший союз, а «последовательная моногамия». По мнению знатной феминистки, только свободные, многочисленные связи могут дать женщине возможность сохранить свою индивидуальность в «мужском» обществе.

Такая расплывчивость в правовых формулировках однажды привела к курьёзу.

В 1927 году начальник психиатрического отделения Главного санитарного управления РККА А. О. Эдельштейн описал историю своей пациентки Евгении Фёдоровны М., «которая, представившись мужчиной», сумела оформить брак с другой женщиной «по обоюдному согласию». Несмотря на странность такого союза, его законность была подтверждена Наркоматом юстиции РСФСР в 1922 году.

В качестве многообразия семейной жизни народный комиссар предлагала оставить «гамму различных видов любовного общения полов в пределах „эротической дружбы“». В итоге, по её мнению, нормальная семья, в её классическом понимании, должна была быть разрушена и заменена на прекарную[85].

В книгах «Женщина на переломе» и «Любовь пчёл трудовых», вышедших в печати в 1923 году, Александра Коллонтай вновь предлагала заменить «семью» новыми отношениями между полами, суть которых состояла в удовлетворении «сексуальных инстинктов „революционного пролетариата“» без всяких взаимных обязательств. В своей повести «Большая любовь» она приводила в качестве примера рассказ о любви молодой незамужней революционерки Наташи и женатого революционера Семёна, который, несмотря на то что являлся убеждённым марксистом, по-прежнему рассматривал женщину исключительно как объект для любовных утех. Наташа вначале подчиняется чувству, но затем буржуазные «оковы» пали и она обрела долгожданную духовную свободу, то есть раскрепостилась и душой, и телом со всеми вытекающими отсюда последствиями.

В другой своей публицистической работе — «Дорогу крылатому Эросу!» — Александра Михайловна утверждала, что «чем. крепче будет спаяно новое человечество прочными узами солидарности, тем выше будет его духовно-душевная связь во всех областях жизни, творчества, общения, тем меньше места останется для любви в современном смысле этого слова. Современная любовь всегда грешит тем, что, поглощая мысли и чувства „любящих сердец“, вместе с тем изолирует, выделяет любящую пару из коллектива. Такое выделение „любящей пары“, моральная изоляция от коллектива, в котором интересы, задачи, стремления всех членов переплетены в густую сеть, станет не только излишней, но психологически неосуществимой». [1.113]

«Крёстная мать» русского феминизма отнюдь не была одинока в своих теоретических изысканиях и практических экспериментах — они были и раньше, а после октября 1917 года на них особого внимания уже никто не обращал.