Жизнь забугорная

В доме наступило временное затишье. Скандалы прекратились, как, впрочем, и общение в целом. Петер делал вид, что умер. Питался вне дома, а всю домашнюю утварь, вплоть до электрочайника, вывез из квартиры в гараж, дабы нам, квартирантам, неповадно было околачиваться на его кухне.

В течение двух недель я приобрела всё необходимое. Сей факт окончательно вывел Петера из себя. Как обычно, налакавшись в зюзю-маму, он ворвался в кухню и стал орать, что, если у меня есть деньги на покупку микроволновки, кофеварки и прочего, то должны найтись средства и для оплаты жилплощади, которую я вместе с дочерью у него арендую.

Я была спокойнее психоаналитика.

– Размечтался, – ответила флегматично, продолжая трапезу.

И тут Петер затрясся, как кисель, в своей любимой пижаме. Его визгливый монолог психиатры определили бы как «поток сознания», в котором не было никакой возможности вычленить рациональное зерно. Сначала он орал в мой адрес много интересных сравнений и эпитетов, затем перешёл на «псевдонемцев с испитыми русскими рожами» (чье бы уже мычало о пьянстве), затем – на правительство, открывающее ворота страны для «всякого мусора» и наконец запечатал совершенно праворадикальным: «Стрелять вас, иностранцев, надо!».

Когда Петер выдохся, я произнесла одну-единственную фразу: «Я и не знала, милый, что ты – фашист», достала из висевшей на стуле сумки предусмотрительно включённый диктофон и демонстративно щёлкнула выключателем: «Спасибо за интервью».

На Петера было жалко смотреть: он хватал воздух, как рыба, выброшенная на берег. Его очки вспотели, лысина покрылась испариной.

– В общем так, дорогой, – сказала я миролюбиво, – жить тебя со мной никто не неволит. Через шесть месяцев разойдёмся, как в море корабли. Но если не дашь нам нормально дожить, будешь каверзы строить, сильно пожалеешь. Разводиться будешь с шорохом и треском. Восток – дело тонкое, Петруха».

Цвет лица моего супруга менялся, как у хамелеона: от серого до бурого.

– У нас брачный контракт, – орал он. – Там оговорено, что при разводе я тебе ничего не должен. И если я захочу, вместо вида на жительство ты получишь продление визы на год. Вот возьму и не пойду с тобой в управление по делам иностранцев. За вид на жительство ты заплатишь мне сумму, которую я тебе укажу. Иначе пролетишь с Германией.

Смакуя сказанное, Петер просиял, как надраенный самовар. Оно и понятно: сказал гадость – сердцу радость. Мне пришлось расстроить мужа, объяснив ему, что я – не пыльным мешком стёгана, и заработать на нас ему не удастся. Что я уже консультировалась у адвоката, и мне не составит труда доказать в суде, что все годы нашей семейной жизни были психологическим террором, чему есть многочисленные свидетельства: полицейский протокол его пьяной выходки, показания соседей, диктофонные записи его фашистских демаршей, мои медицинские карточки у невропатолога, психиатра, гинеколога, домашнего терапевта, в которых мной предусмотрительно отмечены регулярные жалобы на состояние здоровья, вызванные отсутствием половой жизни и постоянными стрессами, скандалами и угрозами супруга.

Это означает, что контракт ему не поможет. В подобных случаях психотеррористы обязаны после развода содержать бывших жён. Кроме того, я не поленилась снять копии с некоторых бумаг о его доходах, коими обязательно заинтересуется налоговое управление и его предыдущая супруга. И это ещё не всё: я намерена позвонить ему на работу и сообщить его руководству, как он распорядился ваучерами, которые обязан был раздать клиентам, заключившим с ним крупные сделки. А также тоннами кондитерских изделий, списанных им на усушку, утруску и порчу. Которые распирают сейчас его гараж, вследствие чего все грызуны нашей местности уже больны сахарным диабетом. Но и это далеко не всё…». Договорить Петер мне не дал. Несмотря на характерное для него «позднее зажигание», на этот раз сориентировался достаточно быстро:

– Ну, чего ты так разошлась? Уж и пошутить нельзя. Я же не враг тебе. Да и причины разводиться я не вижу…

Ну, разумеется, причин нет: у нас – крепкая интернациональная семья, а точнее, гомеостазис – равновесие сил.

6

С этого дня в нашем доме воцарился покой. Домашняя утварь вернулась из гаража на кухню. Петер стал с нами здороваться и даже иногда заговаривать о погоде. Он относился к той породе людей, которая понимает один язык: звук передёргивания затвора. Которая пасует перед силой и вволю куражится над слабостью, вымещая на ней свои комплексы. Последующие полгода вновь превратились в то, с чего мы и начинали: мирное сосуществование двух государств с различным общественным строем. Каждый шёл своим курсом, не мешая жить другому.

Вид на жительство я получила без проблем. Сразу же съехала от Петера в снятую в другом конце города квартиру. Ни злобы, ни обиды на бывшего мужа я не испытывала. Мне было жаль этого странного, одинокого, недалёкого человека, так и не постигшего «военной тайны», известной у нас любому ребёнку.