Жизнь женщины в Средние века. О чем молчат рыцарские романы?

Кем свиты мои свитки,
свитки мертвого моря
с ветром не спорят,
летят.
Кем спеты списки
имен героев,
свечой на ветру горят.
Кем вскрыты вы,
темные реки тайны?
И рыбой об лед
бьется, мечется грешник
пред полыньей предвечной.
Но час пробьет.

Когда уйдете вы, останусь с кем, кого

любить, кого признать?
И трудно делать вид,
не видят что глаза и жизнь не бьется.
Когда уйдете вы,
мне память разбирать, как дедовский сундук,
авось чего найдется.
Мне образы жемчужины на нить
нанизывать.
И мне писать портреты,
и может быть, дано будет родить
потомка Синклеров. Не говоря об этом.
Ах, лучше бы меня с собой они
забрали, в бесконечной круговерти
я вечный странник, мне дано судьбой
идти вперед, плащом касаясь смерти.
И снова начинать почти с азов,
и снова клясться вечною любовью,
и снова находить у изголовья
кансоны, от которых стынет кровь.
Когда вперед, как стрелы с тетивы,
слетите вы, а я одна останусь.

Пейре Видаль мне подал руку.

– Смотри, опять Его звезда
бредет сквозь мрак ночи по небу. —
Он показал на огонек. —
– Но не пугайся, тамплиеры,
хранители и тех дорог,
звезду уставшую проводят.
По небу кони часто ходят,
пасутся среди облаков,
а после вниз на переков.
Как рад тебя узнать,
уста не в силах выразить,
разить могу я словом,
но тебя принять мне должно
и простить.
Прости, что не прошу любви.
И не позволю позабыть
чудесной ночи волшебство,
и посветить, и посвятить.
Открыться, тайной поманить,
и бросить снова, и уйти.
Пути пересеклись – прости.
Лечу уже. И ты лети.
Я в зеркале нашел тебя.
Я – это ты, ты – это я.
Одно лицо, душа одна.
Я там, ты здесь.
Но колдовства в том нет.
И понимаю я —
то Божий промысел один,
Он господин. А мы летим!
Творим судьбу, пронзая мир,
который тир, а стрелы – мы.
Мы – иглы швей – стежок, стишок,
рисунок – весь реки поток.
Ток притяженья наших тел,
ток водный, камень захотел
отшлифовать, пробить, разъять.
Я был везде, и всем я был,
творил, лепил, слагал, шутил.
И дух святой живет во мне,
как во броне.
Я отовсюду и всегда.
Я тот, чья шалая звезда
несется по небу горя,
сметая вора и царя.
Зазря ли я всегда сверкал,
желанье каждый загадал,
Душою в небе уловив
звезды шальной моей мотив.
Я трубадур, и я пою,
и песню слушают мою.
А если чем не угодил,
то Бог давно меня простил.
Я сын его, я друг его,
я все, всегда и ничего.
Ничто. Но рог мой возвестит.
Пусть все звенит, вопит, свистит.
Поэзия восславит мир,
и будет он всегда храним
мечом и лирой на века.
И в том тебе моя рука.
Молитвой, песенкой знакомой
к престолу воспарим,
искомый грааль сияет в небесах,
и наши жизни на весах безгрешны,
значит невесомы.

8