Жизненный цикл Евроазиатской цивилизации – России. Том 3

Гаврила Романович Державин (1743–1816) бывал и губернатором, и сенатором, и министром, и личным секретарем императрицы, и правителем императорского Совета, но все это вместе взятое, несоизмеримо с непреходящей ценностью его поэтического слова. В своем поэтическом творчестве Г.Р. Державин умеет быть нежным и жестким, веселым и печальным, легким и утяжеленно-громоздким. Его поэтическое слово и громозвучно – «Глагол времен! Металла звон!», и вкусно-многокрасочно – «Багряна ветчина, зелены щи с желтком, // Румяно-желт пирог, сыр белый, раки красны, // Что смоль, янтарь – икра, и с голубым пером // Там щука пестрая: прекрасны!». В нем и упоение жизнью, и философичность, и гражданственность, и многообразие человеческих чувств с их оттенками. Державин и негодует, и льстит, красноречие смешивает с косноязычием. Он творит многомерный мир с его живой разноголосицей и сумбуром внутренне напряженных противоречий. Демонстрирует небывалое богатство стилистических фигур и стиховых форм. Со-временные Державину поэты рядом с ним в большинстве своем кажутся несколько пресноватыми.

В своем творчестве Г.Р. Державин видит и раскрывает двойственную природу человека. В оде «Бог» он предлагает глубокую концепцию природы человека, которая есть «почтенная средина естества» – между телесными тварями и небесными духами, то есть между животными и ангелами. Человек призван связывать собою в единое целое две половины мироздания – сферы материального и духовного. Он и червь и Бог вместе. «Я телом в прахе истлеваю, // Умом громам повелеваю». Г.Р. Державин в своем творчестве от-нюдь не прямолинеен, и едва ли возможно решить, что именно ему, как поэту-лирику и поэту-философу ближе и дороже – прах земли или небесный свет. Он захвачен натурой, он пейзажист и гастроном («Шекснинска стерлядь золотая…»), любуется прелестями всего земного, но в любовании этом отчетливо сказывается некое боговдохновенное начало, высокая благородная духовность.

В русской исторической памяти надолго остались поэтические «формулы» Державина, ставшие афоризмами и пословицами. Они часто цитируются, вошли в наш речевой обиход: «Я царь, я раб, я червь, я Бог», «Отечества и дым нам сладок и приятен», «Где стол был яств, там гроб стоит», «Не пью, любезный мой сосед», «…истину царям с улыбкой говорить», «Осел останется ослом, // Хотя осыпь его звездами; // Где должно действовать умом, // Он только хлопает ушами». Пушкинская из «Пира во время чумы» строка «И бездны мрачной на краю» – перефразировка державинского стиха «Скользим мы бездны на краю».

Были и такие, которые скептически относились к творчеству Державина: дескать, он был не поэт-гражданин, а царедворец-угодник. Он был бардом Екатерины, певцом ее необыкновенных добродетелей, прославившим Фелицу (под именем которой он выводил Екатерину) и ее вельмож в торжественных одах. Однако Державину была не чужда сати-ра, он посмеивался над приближенными Екатерины.

Правда, Державин признавал, что поэзия должна быть обращена «не к лести и тленной похвале людей», но «к чести и к поучению путей». И он обличал пороки сильных мира сего, прославлял тех, «кого ни знатный род, ни сан, ни счастье не украшали, но кои доблестью снискали себе почтение от граждан». О своей гражданской позиции поэт заявил в стихотворении (1780), нареченном в позднейшей редакции «Властителям и судиям». Восемьдесят первый псалом библейского царя Давида в поэтическом переложении Державина прозвучал как грозное обвинение сильных мира сего, неправедных и злых, земных богов, и как заступничество за слабых и угнетенных, бедных и несчастных, сирот и вдов. Властители и судьи не внемлют правдивым словам и не желают знать истину: их «очеса» покрыты «мздою». «Злодействы землю потрясают, // Неправда зыблет небеса» – порок грандиозен и космичен, поистине вселенского размаха.

В свете событий конца XVIII – начала XIX века эти стихи звучали как политически взрывчатые, проникнутые гражданским и революционным пафосом. У Державина могли быть серьезные неприятности из-за этого стихотворения. Начальству не нравится, когда с ним разговаривают в подобном тоне. Автору приходилось оправдываться: это ведь переложение псалма, а псалмопевец царь Давид не был якобинцем, следовательно, Державин ни в чем не виноват. «Властителям и судиям» – тираноборческие стихи в защиту угнетенных высоко оценены Ф.М. Достоевским и И.С. Тургеневым!