Жизнеописание Льва

— Сейчас нелишне, — говорит мама.

Он настаивает, чтобы мы попили чаю. Предметы на прощанье являют себя с дополнительной отчетливостью. Железный чайник с подпалинами. Пиалы с узбекскими узорами, у одной отбит край. Старый железный поднос под самовар, дореволюционный. Курага к чаю и мед — дядя Толя не признает шоколада и всего такого. Зеленый чай заваривается в специальном чайнике.

Без сомнения, он перенесет в новую квартиру все эти процедуры, а также запах этого места.

— Приезжайте летом в гости, — говорит мама.

— Да-да, конечно, спасибо!

В Москве мы не общаемся. И нет смысла начинать теперь.

Я думаю, не походить ли напоследок по участку, но уже нет никакого смысла. Не надышишься.

Пока мы едем в такси, подавленные, в скверном настроении, я держу в памяти дядю Толю, сутулого, облысевшего, который стоит у калитки и машет нам вслед, демонстрируя, что ничего страшного не происходит. Он стоит перед моим внутренним взором, и мне стоит значительных усилий удерживать его. Потом я отвлекаюсь на товарный поезд, мелькающий перед шлагбаумом, а когда, спохватившись, восстанавливаю дядю Толю у калитки, это уже наверняка не тот же самый человек и не та же самая калитка.

По сути, что ж. Когда я мечтал о наших отношениях с Лизой, я представлял себе романтические сцены, задушевные разговоры, радостное совместное пребывание. Создавал картины, не упуская деталей. Любимые и самые удачные эпизоды проигрывал по многу раз.

И не осуществившееся будущее, и ушедшее прошлое живут только в моем сознании.

И разница между ними — одно было, а другого не было — является не такой уж и принципиальной.

В последнее время я веду светскую жизнь. Мало того что я стал постоянным гостем в музее. Я был в гостях у Екатерины. И вот теперь я иду к Жене. Уверен, будем обсуждать интересные вещи, хотя пока не знаю какие.

Женя живет в крепкой пятиэтажке, довоенной, недалеко от Протопоповского переулка. У них три комнаты. Раньше семья Жени была большая и раз-вет-влен-ная. Но большинство тетушек и дядюшек скончались бездетными. Отец ушел из семьи, когда Женя был подростком. И вот в результате остались двое: Женя и его мама Ольга Дмитриевна.

Что забавно: мама всю жизнь преподавала политэкономию в Институте марксизма-ленинизма. И вот такой сын. Кстати. Женя тоже числится там на кафедре — только институт преобразовали в какую-то сложную аббревиатуру.

Дома сумрачно — и из-за нелепой советской дылды, которая взгромождена напротив и застит свет, и из-за обилия книг, которые повсюду: в старинных шкафах, на застекленных гедээдровских полках и просто на досках, пристроенных и прибитых повсюду. Многие опасно прогнулись под тяжестью книг. Как говорит баба Клава, держатся за воздух.

— Женюш, — кричит из глубины квартиры женский голос, когда мы заходим. Наверное, это мама. — Я нашла практически идеальное положение крана! Почти совсем не капает, иди посмотри!

— Мама, у нас гости! — кричит Женя в ответ.

Ольга Дмитриевна немного похожа на мою маму, хотя худая. На ее голове седой венчик из кос — кажется, такая прическа называется «праздник урожая». У нее звонкий голос и немного протяжные интонации — как у Жени.

И в наших квартирах есть сходство. Но также я вижу здесь попытки порядка. Хотя «практически идеально» капающий кран открывает истинное положение вещей.

Мы отправляемся в Женину комнату, густо заставленную книгами. Наигустейше. На письменном столе много исписанной бумаги. Женя торопливо запихивает ее в стол. Не хочет, чтобы я читал. Понимаю.

— Боюсь, нам придется задуматься о монографии, — признаюсь я Жене.

Вкратце рассказываю ему об отношениях с Екатериной. Незнакомое чувство: делиться с кем-то рассказом об «отношениях». Как мои девочки-библиотекарши в комнатке на втором этаже. Мне хочется делиться с Женей. Я ему доверяю. Моя история приводит его в восторг.

— Это же прекрасно! — восклицает он. — Теперь она у нас под контролем.

Не уверен, что я могу контролировать Екатерину. Мне кажется, она решает все сама.

— Сегодня же начну монографию, не беспокойтесь, — говорит Женя.

Входит Ольга Дмитриевна, ставит прямо на письменный стол поднос с кофе и поломанной на квадратики шоколадкой.

— Простите, больше нечем порадовать, — говорит она. — Женя не предупредил.

— Что вы, спасибо! Кофе и шоколад — мое любимое сочетание.

Я не вру. И с ними обоими очень легко.

— Ты бы хоть стол разобрал, — говорит она Жене. — Позорище.

— Обязательно разберу! — говорит Женя.

И оба улыбаются.

А дальше мы с Женей углубляемся в разговор — такой разговор, который случается нечасто. В таком разговоре слова не успевают за мыслью, и, произнося нечто, ты одновременно сожалеешь, что пришлось отсечь еще две или три идеи, которые проистекают из того же корня, что и высказываемая сейчас мысль, — но ей отдано предпочтение, а эти отсеченные ответвления обязательно забудутся, но вперед, вперед, перебивать самого себя и собеседника, подхватывать мысль прямо в полете и подсказывать слово, в поиске которого на мгновения остановился говорящий, — чтобы не дать прерваться движению, не дать остановиться.