Жизнеописание Михаила Булгакова

28 сентября. «Сегодня утром Миша читал присланное ему для отзыва либретто „Ледовое побоище“… Сюжет путаный, нелепый, громоздкий. Чего-чего не приходится читать Мише и ломать над этим голову!» Почти ежедневно он возвращается домой поздно ночью – разбитый служебными занятиями, не имеющими отношения к его собственному творчеству. Силы его, видимо, уже в значительной степени подточены. 4 октября Елена Сергеевна фиксирует в дневнике и свое, и его «убийственное» настроение с самого утра: «Все это, конечно, естественно, нельзя жить, не видя результатов своей работы».

В эту осень все следят по газетам за военными событиями, разворачивающимися в Европе, думают над будущим.

9 октября. Вечером – А. М. Файко и Волькенштейн, играли до трех часов ночи в винт, потом «начались разговоры. Пошли они с того, что Л. А. (жена драматурга Файко. – М. Ч.) спросила: „Зачем вы повесили на стенах все эти статьи – «Ударим по булгаковщине», «Положить конец „Дням Турбиных“» и тому подобные?“ Проговорили о литературной Мишиной жизни до половины шестого… У Миши мрачное состояние».

А 14 октября проводят вечер с Леонтьевыми, Мелик-Пашаевым и Дунаевским, и Елена Сергеевна записывала: «Ужинали весело. Миша изображал, как дирижирует Мелик, от чего все помирали со смеху, а Дунаевский играл свои вальсы и песенки».

19 октября. Разговор дома с Ф. Михальским «о том, что Миша должен написать для МХАТ пьесу. Все понятно. МХАТу во что бы то ни стало нужна пьеса о Ленине и Сталине, и так как пьесы других драматургов чрезвычайно слабы – они надеются, что Миша их выручит. Грустный для нас и тяжкий разговор о „Беге“, в числе прочего Миша говорил, что ему закрыт кругозор, что он никогда не увидит остального мира, кроме своей страны, и что это очень худо. Ф. растерянно ответил – Нет, нет, вы, конечно, поедете! – не веря, конечно, ни в одно слово, что говорит».

Шли ни к чему не ведущие телефонные переговоры с вахтанговцами о «Дон Кихоте», об отношении Реперткома, и умудренный Булгаков говорил директору театра: «…мне не нужны одобрительные отзывы о пьесе, а мне нужна бумага о том, разрешена ли эта пьеса или не разрешается» (22 октября).

Это были дни юбилея МХАТа. «Ведь подумать только! – записывала с пылкостью Елена Сергеевна 26 октября. – В число юбилейных спектаклей не включили „Турбиных“, идущих 13-й год – уже больше восьмисот раз! Ни в одной статье, посвященной юбилею, не упоминается ни фамилия, ни название этой пьесы». На юбилейный вечер в МХАТ Булгаков не пошел, как и ни на один из юбилейных спектаклей[146]. 5 ноября В. Куза сообщил, что «Дон Кихот» разрешен и Реперткомом, и Комитетом по делам искусств, 9-го пришла и вожделенная официальная бумага. 10-го днем автор читает пьесу вахтанговцам: много аплодируют. «После финала – еще более долгие аплодисменты. Потом Куза встал и торжественно объявил „Все!“, то есть никаких обсуждений. Этот сюрприз они, очевидно, готовили для того, чтобы доставить Мише удовольствие, не заставлять его выслушивать разные, совершенно необоснованные мнения».

Он и правда устал за свою литературную жизнь выслушивать суждения о своих сочинениях.

Вернулись домой, и в половину двенадцатого ночи пришли посланцы МХАТа – Сахновский и Виленкин. «Начало речи Сахновского: „Я прислан к вам Немировичем и Боярским (Я. О. Боярский в 1937–1939 годах – директор МХАТа. – М. Ч.) от имени МХАТа сказать вам – придите опять к нам работать для нас… Мне приказано стелиться как дым перед вами… Мы протягиваем вам руки… Я понимаю, что не счесть всего свинства, хамства, которое вам сделал МХАТ, но ведь они не вам одному…“»

Весь ноябрь – напряженная работа в Большом театре, продолжающаяся нередко до двух ночи. Иногда приезжал из Калинина Николай Эрдман, говорили до 6 утра, а днем – если день был свободный – играли до упаду на бильярде; 20 ноября вечером в ресторане Клуба писателей подошел литератор Чичеров, возглавлявший секцию драматургов: «Почему, М. А., вы нас забыли, отошли от нас? – И в ответ на слова Миши о 36-м годе, когда все было снято, сказал: – Вот, вот, обо всем этом надо нам поговорить, надо собраться вчетвером – вы, Фадеев, Катаев и я, все обсудим, надо, чтобы вы вернулись к драматургии, а не окапывались в Большом театре»[147].

12 декабря «Советское искусство» публикует статью (за подписью «А. Кут» – псевдоним критика А. В. Кутузова) «Пьеса о Сервантесе», высоко оценивающую пьесу Э. Миндлина «Сервантес» – только что состоялась и ее читка. «В начале статьи, – записывала Елена Сергеевна, – строки о драмоделах, стряпающих сотые переделки „Дон Кихота“». 13 декабря. «Сегодня Миша позвонил к Чичерову и спросил, кто такой Кут. Тот ответил, что не знает. Просил Мишу прийти на совещание по поводу пьес и репертуара. Миша ответил, что не придет и не будет ходить никуда, покуда его не перестанут так или иначе травить в газетах». Об этом эпизоде пишет в своих воспоминаниях и С. Ермолинский. «Кто такой А. Кут? Еще один псевдоним?» «Заметь, – говорил Булгаков, – меня окружают псевдонимы…»