Жизнеописания трубадуров

Вообще, основной метод Нострдама в конструировании своих повествований о трубадурах состоит в том, что, отправляясь от подлинных жизнеописаний, он, как уже говорилось, весьма своеобразно их дополняет. Но разве не таким же образом рождались подлинные жизнеописания XIII в., и разве не в том же самом упрекала их позитивистская критика? Мы не всегда можем проследить игровые мотивировки тех или иных вымыслов Нострдама, однако его постоянной "сверхзадачей" остается воссоздание доблестного прошлого Прованса, представленного сквозь призму высшего достижения человеческого духа – поэзии. И как жанр жизнеописания трубадуров в их старой функции учебника поведения, шире – учебника жизни, восхваляющие одновременно и поэзию, и меценатство, как нельзя лучше соответствуют амбициям писателя. Нелишне добавить, что жанр жизнеописания, после выхода в свет в 1565 г. французского перевода Параллельных жизнеописаний Плутарха, приобрел особый авторитет у читающей публики. В более широком смысле Нострдам стремится восстановить контекст куртуазной культуры – квинтэссенции славы Прованса, перелагая ее на язык XVI в. (в смысле и переносном, и буквальном: современный писателю провансальский язык, далеко ушедший от поэтического койнэ трубадуров, казался ему, несомненно, менее подходящим для его целей, чем французский с его живой литературной традицией). Однако переложение старинного текста, каким является для Нострдама куртуазная культура XII-ХІІІ вв., на язык XVI в., ведет за собой всю ту его перекомпоновку, переаранжировку, все те перестановки и добавления, которые позитивистская критика гневно объявляла ложью и фальсификацией[69].

Красноречивый пример представляет собой жизнеописание Джауфре Рюделя (I), которого, кстати, из Блайи (в Жиронде) Нострдам переносит в Блие (в Провансе): к известному сюжету дальней любви, расцвеченному Нострдамом диалогами и различными деталями, он добавляет пребывание трубадура, который сам был знатнейшим сеньором, у "господина Агута, который долго его содержал"[70], потом у графа Джоффруа Бретанского (на самом деле родившегося заведомо после смерти Джауфре), дает ему в провожатые в Святую землю трубадура Бертрана д’Аламанона, выдает графиню Триполитанскую за графа, "который был причиной утраты Иерусалима, отнятого Саладином у христиан". Далее следует пересказ одной действительно существующей тенсоны, затрагивающей тему "дальней любви", – тенсоны, из которой Нострдам выводит существование Судов любви и приводит описание одного из них (см. примеч. 27 к тексту); наконец, описывается сочинение Джауфре о войне сарацинского князя и приводится уже указывавшееся мнение о нем Монаха Монмажурского. Таково первое жизнеописание книги; на дальнейшем ее протяжении "реальность" в жизнеописаниях Нострдама все больше уступает место вымыслу; последние же главки посвящены персонажам полностью фантастическим – монахам Златоостровскому и от Святого Цезария, собирателям жизнеописаний трубадуров, якобы использованных Нострдамом и переложенных им на французский язык. С филологической "точностью" Нострдам конструирует целую рукописную традицию, по которой дошли до него древние тексты. За образом Монаха от Св. Цезария стоит, несомненно, подлинный персонаж – трубадур Юк де Сент Сирк, бывший, как нам известно, одним из составителей подлинных жизнеописаний трубадуров. В сочинении Нострдама этот персонаж, таким образом, "расщеплен" – на трубадура Юк де Сент Сирка и Юка от Св. Цезария (Сент-Сезари, оба имени созвучны), собирателя и жизнеописателя трубадуров. Еще более сложный образ – пресловутого Монаха Златоостровского, чье имя (по древнему названию архипелага, тянущегося вдоль от Тулона до Ниццы, включающего Иерские, Леренские и другие острова) интерпретируется как анаграмма имени историографа Прованса Раймона де Сольера; и действительно, за этой фигурой стоит образ отчасти самого де Сольера, историка и собирателя древностей, с которым Нострдам тесно сотрудничал, отчасти же другого современника Нострдама – Дени Фоше, действительно бывшего монахом в том же монастыре Св. Гонория на Леренских островах, автора "Провансальских Анналов", отчасти, наконец, образ самого Нострдама, трудящегося "отечеству на пользу", вызывая трубадуров из забвения.