Жизнью смерть поправ

Хотя и не донесли Вилнис и его дружки о русских, и не было больше хулиганских погромов, но Залгалисов не покидало беспокойство: никто не мог знать, что завтра сотворит Вилнис. Тем более что после того, как вернули ему немцы дом приемного отца, побольше стало мужчин, даже пожилых рыбаков, крутиться вокруг ставшим влиятельным Вилниса. Старались угодить ему, выполнить какое-нибудь его поручение… Тревога не покидала сердце Паулы, и она часто спрашивала мужа:

– А что, если забудет предупреждение рыбаков подонок Вилнис?

– Вряд ли, – утешал Гунар. – Трус он.

Но Виктора, как тот ни просился, в море никогда не брал. Отвечал всякий раз:

– Не следует дразнить собак.

И только однажды, поздней осенью, когда с вечера налетевший ветер всю ночь выл в трубе, трепал ставни и выдувал тепло из дома, Гунар разбудил на рассвете Виктора.

– Пойдем, сынок. Не справиться мне одному с сетью. А оставлять ее нельзя: льдом затянет. Пропали мы тогда.

То утро и несколько последующих за ним дней Паула никогда не забудет. Она сама поплотней запахнула на Викторе свою штормовую куртку, поплотней опоясала его обрывком сети, чтобы не поддувало, и поцеловала в лоб, проводив напутствием:

– Удачи тебе на первый выход.

Заперла за ними дверь и пошла на кухню растапливать плиту. Ветер начал немного стихать, он уже не завывал в трубе голодным волком, лишь тоскливо поскрипывал ставнями, будто просился в дом погреться. Паула не спеша выгребла из плиты золу, разожгла дрова, затем начала чистить картошку, прислушиваясь к ветру и думая о мужчинах, ушедших в море. И вдруг ей показалось, что кто-то пробирается по крыше. Она замерла, держа в одной руке недочищенную картошку, в другой – нож. Услышала, как осторожные шаги приближались к трубе.

«Опять?!»

Ей бы залить огонь в плите, а она сидела неподвижно и думала, не выбежать ли и не позвать ли на помощь соседей, но открыть дверь побоялась. Кто знает, сколько их?

Принялась заливать огонь только тогда, когда полетели в трубу кирпичи и едкий дым уже расползался по кузне. И почти сразу же со звоном посыпались стекла из окон, выходивших на улицу – ветер засвистел в щелях ставней, завихрился по комнатам, наполняя дом холодом. Паула кинулась к Женику, схватила его, дрожавшего от холода и страха, и унесла на кухню, где хотя и было смрадно, но не гулял ветер. Потом принесла ему одежду и, поцеловав, сказала:

– Одевайся поскорей. Не бойся. Все будет хорошо. Давай, я тебе пуговицы застегну.

Ветер, проникая через дверь на кухню, выдувал едкий дым, но вместе с ним уносил и тепло. Паула принесла одеяло, и они, укутавшись в него, стали ждать рассвета. Выходить Паула боялась: вдруг именно этого ждут погромщики. Так и сидели они, дрожа от холода и страха, пока не вернулись Гунар с Виктором.

– Пакостники трусливые! – возмутился Гунар. – Сходи-ка, жена, к Озолисам, скажи, чтобы Юлия позвали.

Когда Паула возвратилась от соседей, Гунар заколачивал окна, плотно подгоняя доску к доске и на стыки накладывая рейки.

– Насовсем, что ли, забиваешь? – спросила Паула. – В темноте жить будем?

– Не помрем! – ответил Гунар и со злобой вбил в доску гвоздь.

– Обсушился бы, Гунар. Мокрый весь. Не простудился бы.

– Некогда. Окна забью, трубу очищу, тогда и для обсушки время настанет.

И действительно, плиту не затопишь, в доме гуляет ветер, вот Гунар и спешит заколачивать окна. На Виктора, который намерился было помогать ему, необычно грубо прикрикнул:

– Снимай все мокрое – и под одеяло. Пока не разрешу, не смей вставать!

Вскоре пришел Юлий Курземниек, а вслед за ним еще несколько рыбаков, только что вернувшихся с моря. Они забили окна изнутри, проложив между досками старую одежду, половики, обрывки сетей, вату, которую Паула хранила для нового одеяла. Потом мужчины отремонтировали плиту, а когда затопили ее, Паула сразу же, поставив чайник и кастрюлю с картошкой, пригласила всех остаться, но рыбаки, покурив, разошлись по домам. Договорились встретиться вечером в доме Вилниса.

– Если не остановить сатанинского выкормыша сейчас, завтра он фашистов сюда приведет, – сказал перед уходом Юлий Курземниек. – Ты, Гунар, тоже приходи.

– А как же иначе? Обязательно приду.

Гунар, однако, после обеда почувствовал озноб, прилег и уже не мог встать. Начался жар. Перепуганная Паула (Гунар за всю их многолетнюю совместную жизнь заболел впервые) прикладывала к подошвам мужа горячую золу, а ко лбу мокрое полотенце, все время вздыхая и причитая:

– За что же это, Гунар? За что такие напасти?

А Гунар сокрушался, что не сможет пойти со всеми рыбаками судить Вилниса:

– Подумают, струсил я.

– Молчи уж, молчи. Вон как дышишь, будто мешок на грудь тебе взвалили. А думать о тебе так никто не подумает, ведь знают тебя рыбаки.

В самом деле, когда рыбаки собрались возле магазина Вилниса, а Гунара все не было, мужчины решили: стряслось что-то.

– Навестим его потом, – сказал Юлий Курземниек, – а теперь я пошел. Минуты через две все входите.

Юлий открыл дверь магазина, переступил несмело порог, делая вид, будто не решается пройти к прилавку, потом мелкими шажками прошел во внутрь.