Жизнью смерть поправ

– Не скажи… Попади я на карандаш журналисту с умом, быть бы мне Героем Советского Союза. Я раньше Матросова одолел вражеский пулемет. В дзоте, заметь, а не как Матросов за накрест уложенными лесинами. Если б я смертью своей содействовал успешной атаке батальона… А то – вот. Всего-то, – он поднял кисть правой руки, на которой осталось только два пальца: безымянный и мизинец. – Полевой госпиталь и медаль «За отвагу». А еще – не годен к строевой. Как ни просился на фронт, не пустили.

Илья Петрович на сей раз только ухмыльнулся. Не стал повторять, как бывало прежде, что если хотел бы – уважили настойчивость.

– Не ухмыляйся. Не перечил я тебе прежде, когда ты в упрек мне говаривал, что тискать сестричек куда как легче, чем из окопа в атаку подниматься. Людям, а ты тоже человек, хотя и без пяти минут Герой, легче там, где нас нет. Потаскаешь раненых день, а то еще и всю ночь, наглядишься, как умирают бойцы, до конца в это не веря, до тисканья ли тут… Меня тискали. Не все, конечно, а те, кому непосильно было переносить кровавые ужасы. Добровольно приняли они сей тяжкий труд, но невыносимым он оказался слишком ранимым душам, ночами слезами умываются, да стонут душераздирающе. А как уйдешь без позора, если по доброй воле пришла? Один путь – забеременеть. Вот и тискали. Насильно, можно сказать. Ну да ладно. Не туда погребли… О тебе речь. Как дальше жизнь строить намерен?

– На роль уговорщика нанялся за сколько серебряников?

– Не хлопну твоей щелистой дверью оскорбленный – мысли и поступки твои столкнуть с ложного пути хочу. Спустись на землю-матушку! Ответь мне, когда комиссия приезжала к тебе? Верно, год тому без малого. Пустяк обещала: стены внутри утеплить. И что?

– Тут с тобой не поспоришь… – со вздохом проговорил Илья Петрович, опустив свою седую голову.

Остап Нестерович замолчал: пусть Петрович, друг упрямый, вспомнит то глумление и осмыслит его.

Илья Петрович действительно словно окунулся в минуты, занозой впившиеся в душу…

Вошли без стука. Распахнули двери и – вопрос:

– Ты ветеран очень грамотный?

– Кто такие и что вам нужно? Если награды, не отдам пока живой, – и шагнул к русской печке, к которой прислонены были кочерга и ухват.

– Прыткий, – ухмыльнулся, стоявший впереди на полшага от двоих других «гостей». Пухлощекий, в телесах, вернее – сверхжирные грудь и живот, соединившись, футбольным мячом выпирали из расстегнутого пиджака. – Не грабить пришли мы, а изучить вопрос, нужна ли какая помощь ветерану-герою.

В глазах ехидства хоть отбавляй. Скомандовал сопровождавшим его мужчинам, не столь упитанным, но все равно не обделенным аппетитом и, похоже, возможностью ублажать этот самый аппетит:

– Приступайте к замеру.

Ловко заработала рулетка (не в новинку подобные обмеры), и через несколько минут готов результат:

– Шестнадцать с половиной квадратов. Меньше нормы.

– Не молотите языками! Общая площадь. Сенцы обмерьте.

Вот так и вышло, что норма даже превышена на целых четыре квадратных метра.

– Решение комиссии такое: утеплим стены, оклеив еще и обоями. Сделаем в ближайшее время.

Все, перенес свой объемистый живот через порог, затем и переступил его толстущими ногами. Посчитал, видимо, унизительным попрощаться…

– Ну, вспомнил? Не кажется тебе, что чиновник так вести себя не будет, не получивши определенного указания? У меня в четыре раза общей площади, но ведь ни в чем не отказано! Газ провели – раз, душ и туалет в доме – два, горячая вода на кухне – три, батареи во всех комнатах обогревают – четыре. А почему? Когда мироед приехал скупать паи, я первым сдался. Понимал: плетью обуха не перешибешь. Условие такое: полный ремонт и даже реконструкция дома. Ответ такой: «Держава предусмотрела в бюджете создать ветеранам уют. Я прослежу». Эка шишка, подумал я тогда, а гляди: все ладом устроилось. Когда барин, скупив паи, убыл, управляющий, им оставленный, с парой мордоворотов пожаловал. Я тебе рассказывал, что требовали половину денег за пай, половину пенсии. Уперся я – четверть, и все тут. Стращали, но сдались в конце концов. Вот и живу, слава, как сейчас модно говорить, господу богу. Не пример ли для тебя?

– Нет! Не пойду на сделку с совестью!

И словно поперхнулся. Уступил и он слугам мироеда. Первый раз уступил. Не мог иначе. Принесла почтальонша пенсию. В слезах вся. Извини, говорит, что половину всего тебе принесла. Пригрозили, дескать, мордовороты, что не исполнишь их волю, дочку ее, едва расцветшую, в подстилку себе возьмут. Как тут не уступишь, хоть и опричь души такое?

«Нет, промолчу», – решил он, оправдывая себя, что не ради своей выгоды уступил наглости, а девчушку невинную спасая, лишь повторил:

– Не пойду на поклон!

– Спустись на землю грешную! Иль не понял еще: если бы не Марфа, твой ангел спаситель, давно бы копыта отбросил. А долго ли ее не сломают?

Не поспоришь с этой оголенной правдой. Ужасной правдой…