«Шаг сделан: гордиев узел разрублен! Целый народ не захотел уступить силе и наглости Объединённого Королевства; за такие решения всегда приходится нести ответственность! И буры несут её с высоко поднятой головой, входя с неприятелем в роковое соприкосновение.
Войны без крови и смерти не бывает; алчность одних противостоит героизму других! Только храбрость и благородная ненависть могут противостоять наживе.
Военные конфликты доселе велись в надежде на силу руки и верность глаза; убивали, сходясь в поединке ловкости, силы и смелости. И вот тут уже побеждал сильнейший; примерно так же, как в дикой природе: благородно и по-рыцарски.
Но новые времена – новые нравы: первая война нового века оскалилась сразу. Нынче в моде пулемёты; они мгновенно меняют расстановку сил. Хороший стрелок в любой армии, в любые времена был находкой. Но сколько он мог сделать выстрелов за минуту? Максимум десять, и то почти не целясь. Золотушный юнец за бронированным щитком пулемёта на этой войне убивает три сотни взрослых мужчин за триста-пятьсот аршин[25]
, не видя лиц, не ощущая боли. Он убивает за краткий миг сотни человек; десять против трехсот; для него поединок – маленькие, игрушечные фигурки в прорези на пределе видимости, почти как в тире; легко и быстро стирается грань между игрой и войной; между забавой и смертью. Так жестоки бывают только маленькие дети по причине своей наивности и отсутствия опыта, а здесь сотнями сминаются судьбы и рвутся жизни. Война меняется, её клыки стали длиннее и покрылись слоем свинца и стали; кровь уже не капает, а течёт.Англичан больше и вооружены они лучше, но буры сражаются за свою землю; на их стороне храбрость и меткость. 28 ноября у реки Модер, под Мегерфонтейном, Первая пехотная дивизия под командованием Мэтьена атаковала позиции буров и потерпела поражение. Тысяча человек ранеными и погибшими. 10 декабря в сражении при Стронберге потери куда больше. 15 декабря английский генерал Буллер предпринял отчаянную попытку деблокировать Ледисмит, но при Коленсо был нещадно бит. Это было третье поражение англичан за время „чёрной недели“.
Против Буллера успешно действовали несколько командо генерала Луиса Боты. Но меня интересовал Европейский легион. Среди его бойцов защищали свободу Трансвааля и Оранжевой республики двести двадцать пять (!) русских добровольцев. К ним и направился ваш покорный слуга, корреспондент „Невского экспресса“.
Пока добирался, в голове вздувался парус, но не из такелажной оснастки корабля, а Лермонтовский: „Что ищет он в стране далёкой? Что кинул он в краю родном?…“
Прибыли мы с проводником на позиции поздно ночью; меня долго вели в кромешной темноте, часто меняя направления, так что к концу хождений – я совершенно потерялся. Наконец, я очутился в обычной армейской палатке, где у дощатого стола, в куртке, наброшенной на плечи, сидел усталый человек; тёр пальцами воспалённые глаза и виски. И когда он убрал тонкие холеные руки и поднял глаза, то вдруг мигом исчезла Африка, исчезла война…
Если бы мне сказали, что передо мной батюшка сельского прихода, с огромным лбом мыслителя, с лучистым взглядом и русой бородкой клинышком, то поверил бы без промедления. Но в тусклом свете керосиновой лампы, облокотившись на стол, сидел подполковник русской жандармерии – Евгений Яковлевич Максимов. Здесь он уже дослужился до звания фехтгенерала – дословно „боевого генерала“; редкое звание в армии буров, а уж тем более, для иностранца. В его облике очень много убаюкивающего; но, как показало время, первое впечатление было обманчиво. Ироничные искры постоянно вспыхивали в слегка прищуренных карих глазах; в них иногда явственно мелькал блеск булата; мгновение – и снова спокойствие и уверенность в каждом движении. Рядом с ним, возле стола, стоял здоровяк генерал Питер Кольбе. За обманчивой медлительностью и леностью полуприкрытых глаз чувствовались сила и молниеносность. Из нескольких оброненных фраз понимаю, что Питер создаёт даже не диверсионные отряды, а целую диверсионную службу. Не выпуская из кулака лапотообразную бороду, Кольбе внимательно слушал, тихим голосом задавал уточняющие вопросы. Настолько тихим, что я, сидящий в трёх метрах, не всё разобрал. Но из того, что долетело до слуха, я понял, что этот гигант задаёт вопросы по существу. Мне тут же вспомнилась тактика Дениса Давыдова и отрядов Матрёны Васильевой во время войны 1812 года. Выяснив всё, что ему необходимо, гигант растворился во тьме. Моё секундное отвлечение, а его уже нет в палатке, хотя я сидел ко входу ближе, чем он. Как произошло – я не понял! Огромный же мужчина, а исчез как бестелесная тень!
Максимов встал, наполовину высунулся из входа в палатку; стал курить, по привычке пряча в рукав огонёк папиросы, постоянно поглядывая на звезды. Я понимаю, что сочувственным молчанием ничего из него не вытяну. И начинаю докучать вопросами:
– А почему вы все время смотрите на небо?
– Кант написал: „Две вещи наполняют душу удивлением и благоговением – это звёздное небо надо мной и моральный закон во мне“. Цитата урезана, но суть сохранена, – клянусь вам, я увидел в отсвете лампы и огонька папиросы в глазах Евгения Яковлевича вспыхнули озорные искры!
– Так получается – мгновенно переродившись в Фому-неверующего, я продолжаю свой допрос, – что вас под это небо призвал Кант и ваш моральный закон?
Удивлённый взгляд и несколько молчаливых затяжек.
– Не в Канте дело. И у каждого моральный закон свой. Одни соблюдают его неукоснительно, другие позволяют себе отступать от него. Чтобы изменения не были заметны сразу, делают это мелкими шажками крохотных компромиссов. Там уступил, здесь отошёл, вчера промолчал, сегодня не заметил, послезавтра вообще забыл. Только, в конце концов, финалом такой позиционной игры становится безоговорочное и полное оставление изначально заявленных позиций. И сделав эдакий круговой манёвр, рискуешь самому себе ударить в тыл. Предал друга, не спас мать, жену или сестру, не принёс напиться воды больному отцу. А дальше темнота. Или тишина, что угодно на выбор. По мне – так это просто деградация.
– А что заставило вас покинуть пределы Отечества, прибыть сюда, за тысячи вёрст, а не сидеть дома? Не предавать, спасать, поить? Вы и так заслуженный человек, на своём веку повоевавший.
– Скрывать не стану, да вы и сами, наверное, переполнены слухами относительно моей персоны. Не знаю, что вам наговорили, но повоевал я много. Где и как, рассказывать сейчас не буду, не время нынче. Но везло, хотя часто казалось, что жизнь моя вот-вот оборвётся. Вы верующий? – неожиданно Максимов обратился ко мне.
– Да, конечно!
– Тогда должны понимать, что нас ежедневно, ежечасно провоцирует и проверяет.
– Кто?
– Странно, что не понимаете.
– Оттуда? – Для пущей убедительности я пару раз ткнул пальцем в землю.
– Слава богу, сообразили. Сопротивляемся – количество зла уменьшается, нет – оно растёт, постепенно и нашу душу уничтожают. А я хочу перед привратником Пётром с чистой душой предстать. Совестно её запятнать.
– Совестно?
– Именно.
– Так ведь не у всех достаёт умения очищать её, как вы, с оружием в руках.
– А всем и не надо. Не все воины по духу и призванию. Но не творя зла, уже созидаете добро. Это может делать каждый и везде. Вот что важно! Поэтому я здесь. Англо-саксы пытаются обокрасть буров. Ленивые и злые пытаются, как у нас говорят, „объегорить“ трудолюбивых. Придумывают ради этого всевозможные уловки и закорючки, плюют на законы добрососедства и на юридические нормы, которые сами исполняют только в том случае, если им это выгодно. А мне их хамство, если честно, уже поперёк горла. У них нет оснований для подобного поведения. Они всегда кого-нибудь унижали, у них в крови и плоти колониальный подход к миру. Поэтому я здесь, чтобы им максимально воспрепятствовать. Иначе вырастет мировое чудовище, которое начнёт всех под себя подминать. Естественно, оно захочет всемирного господства. Истребует себе право делить на чистых и нечистых. Я не тешу себя иллюзией, что смогу один противостоять ему, но я обязан воспротивиться его росту. А воевать военному человеку надо для защиты Отчества или слабых. А не потому, что я такой забияка, или свист пуль и вид крови мне слаще мёда. Вот всё надеюсь, что там – кивает на звезды, – при такой фантастически гармоничной небесной механике, не забыли о моральном законе, который так восхищал старика Эммануила. Глядишь наверх и начинаешь чувствовать собственную тождественность вечности.
– Как оборот речи или как мера измерения времени? – робко уточняю я.
– Прикасаясь к ней, быстротекущие моменты, так сказать, кожей ощущаешь. Были до нас, мы на них сейчас смотрим, будут и после нас светить.
– А где „Южный Крест“, знаете? – решаюсь восполнить свой астрономический пробел.
– Конечно! – И, придерживая рукой куртку на плече, Максимов начинает тыкать пальцем в звезды. – Вверху – Гакрус, внизу – Акрус, слева – Мимоза, справа – Эпсилон. Увидели?
Так я, наконец, узнал и увидел знаменитое созвездие.
– Я ведь тоже сначала корреспондентом был, – неожиданно говорит мне Максимов. – Но англичане выслали и сделали всё, чтобы меня здесь никогда не было. Но ошиблись. Не люблю бесцеремонности. Вот сейчас их и учу этикету. (Короткий смешок.)
– А как?
– Так оставайтесь до завтра и посмотрите, но – издалека. И даже не просите, – предвосхитил и пресёк мою просьбу на вдохе фехтгенерал. И снова растворился среди звёзд. Я понял, что мне с барского плеча неожиданно выдали уникальный шанс, а Евгения Яковлевича надо оставить одного и самому готовиться к атаке.
Добро получено, хотя я и не буду в боевых порядках, но всё равно внутри дела! Всё похолодело от страха и предвкушения, а кровь начала потихоньку бурлить.
Из непроглядной африканской тьмы тонкой полоской зародился янтарный рассвет и стал стремительно разрастаться. Солнце неожиданно блеснуло на холодной стали штыков винтовок Маузера, ещё стоящих в ружейной пирамиде. Захрапели кони, оживились люди.
Окопы, скрывающие солдат он пуль, жирными черными червями разрезали изумрудную зелень, которая разве что и сохранилась между двух линий неприятельских окопов. Современный солдат вынужден между боевыми действиями пережидать, как таракан в щели; только так можно остаться живым на нынешней войне. Но зато в них можно пересидеть обстрел вражеской артиллерии, спокойно покурить; в моменты затишья поесть, оправиться в случае необходимости или починить прохудившуюся амуницию.
Неожиданно прохладу утра разрезал пронзительный свист, и вот уже черные султаны земли взметают свои перья вровень с пальмами. Всеобщее смятение. Ржание лошадей, крики раненых и отрывистые команды командиров. Верхушка холма в вёрстах двух окуталась дымом. Снова нарастающий, выворачивающий кишки свист снарядов и вспухает земля от взрывов. На этот раз угодили в повозку. Обезумевшая лошадь с диким ржанием понесла вдоль позиций уцелевший передок повозки. Часть солдат Европейского легиона согласно плану, утверждённому штабом, начинают имитировать панику в своих рядах и хаотичный отход на другие позиции.
Красные мундиры ликуют! Они стройными шеренгами, почти как на параде, идут в пешую атаку. До „оставленных“ позиций остаются считаные метры, шеренга ломается, и солдаты кидаются на брустверы окопов. В это время бурская конница порядка пятидесяти единиц заходит с левого фланга и начинает отрезать атакующих от своего тыла. Но они в азарте боя этого не замечают.
Когда буры завершили манёвр, фронт англичан встретили укрытые доселе ветвями кустарников бородатые стрелки. Красные мундиры – отличная мишень для великолепных охотников. Формула проста: один выстрел – один английский солдат. И ни единого промаха! Эх, как не хватает коннице буров в близком бою сабель! Как у наших лихих казаков! Раззудись плечо, размахнись рука!
Опомнившиеся британские артиллеристы корректируют свой огонь и пытаются стрелять по спинам напавших всадников. Но в это время в смертельную игру вступает засадный отряд русских под командованием признанного мастера партизанских действий поручика Леонида Семёновича Покровского, которому за смелость буры присвоили звание капитана. Бесстрашие его подразделения граничит с дерзостью и безумством. Незаметной змеёй, змейкой обошли батарею справа и нанесли по ничего не ожидающим подданным Британской Короны разящий удар. Яростная атака длится не более двадцати минут, и батарея сдалась, орудия захвачены!
Но радость победы омрачила печальная новость. В бою за батарею получил смертельные раны поручик Покровский. Его отправили в госпиталь, но героя не довезли, он скончался на сене в обоза. Очень хочется, чтобы эта жертва не была напрасной.
Ещё одна удачная атака на счёту бойцов Европейского легиона.
Над лагерем раскинулись яркие звезды. Как и все, жаркий воздух остывал от сражения. Голова гудит от переполняющих её мыслей, сердце бьётся от пережитого, душа болит от увиденного. За ратными подвигами русских добровольцев с восхищением наблюдал корреспондент „Невского экспресса“, Леонид Фирсанов».
Март 1900 года. Мёйзенберг
