Жозефина

Салон бывшей виконтессы де Богарне во дворце Сербеллони изысканностью и царящими в нем атмосферой и традициями напоминал самые блестящие салоны Сен-Жерменского предместья. В этом дворце Жозефина с исключительной утонченностью принимала миланскую знать. В ее салоне царил определенный этикет, резко контрастировавший с ультрадемагогическим тоном общения, который итальянская армия должна была воспринять после 18 фрюктидора. Со своей итальянской хитростью Бонапарт находил средство одновременно нравиться и тем, которые без штанов, и тем, на ком еще сохранились штаны. Он ловко манипулировал как самыми экзальтированными демократами, так и представителями старинных дворов Австрии и Неаполя.

Его воспринимали то как трибуна на коне, то как властелина. По мнению одних, это был Брут, по мнению других — Цезарь в ближайшем будущем. Нет ничего занимательнее изучения этого двойного аспекта. В то время как младшие офицеры Бонапарта говорили самым революционным языком, сам он в откровенных беседах с близкими с особым пренебрежением осуждал его. Главнокомандующий, назначенный Директорией, испытывал глубочайшую неприязнь к самим директорам, в частности, к Баррасу. Правда, он старательно это скрывал: еще не пришло время сбросить маску. Жозефина, тесно связанная с Баррасом, вынуждена была, может быть, безотчетно, смягчать столкновения, которые, не будь ее, вероятно, происходили бы между директорами и молодым, но непокорным генералом. Если Баррас и проявлял недовольство Бонапартом, который часто действовал вразрез с инструкциями Директории, он побоялся бы причинить неприятность своему другу Жозефине, такой милой и приятной на празднествах в Люксембургском дворце. Она же в Милане продолжала то, что начала в Париже, и на самом деле, она была самой сильной опорой Бонапарта в отношениях с Директорией.

Жозефине тогда было тридцать четыре года. Она умело скрывала несколько увядший и темный цвет лица с помощью румян и пудры, которые она применяла с большим искусством. Ее не слишком маленький рот скрывал далеко не белоснежные зубы. Она умела искусственно исправлять природные недостатки и подчеркивать достоинства. В ней все было гармонично: изящная фигура, тонкие черты лица, нежный взгляд, мелодичный голос, гибкость и мягкость в движениях, приятная манера поведения — все это придавало ей исключительный шарм. Добавьте к этому креольское кокетство, тем более приятное, что оно казалось естественным и непроизвольным, обворожительную беспечность, приятный, без претенциозности разговор, душевную доброту, проявлявшуюся при каждом удобном случае, манеры, напоминавшие о лучших традициях Версальского двора, исключительный вкус, туалеты, которым позавидовали бы королевы, и вы легко поймете, какое впечатление производила эта в высшей степени соблазнительная женщина на ум и сердце Бонапарта. Он был абсолютно верен ей, и это в то время, когда в Милане не было ни одной красотки, которая не надеялась бы понравиться ему и завоевать его! В его верности было много любви и чуть-чуть расчета. Как он сам отмечал, его положение было очень щекотливым; он командовал старыми генералами, завистливые взгляды внимательно следили за всеми его движениями и поступками, он был предельно осмотрителен. Его удача была в его ловкости и хитрости, забудься он хоть на один час — и сколько побед не имело бы места!

Годы спустя во время коронования Наполеона в Милане его внимание привлекла знаменитая певица Грассини. Обстоятельства были не слишком строгими, он обратился к ней, и после первого момента скорого знакомства она принялась вспоминать, как дебютировала именно в период его первых подвигов в должности генерала итальянской армии: «Я была тогда в полном расцвете своего таланта и красоты. Я покоряла все сердца. Один молодой генерал оставался холодным, но, однако, он единственный занимал меня! Как странно, как необычно! Когда я чего-то стоила, когда вся Италия была у моих ног и когда я была готова пренебречь всем за один лишь ваш взгляд — не смогла этого добиться. И вот вы обращаете свой взор на меня сегодня, когда это уже не имеет значения для меня, когда я больше не достойна вас».

В мае 1797 года Бонапарт был относительно счастлив, насколько мог быть счастлив человек с таким неспокойным и неуемным характером, который, кажется, вовсе не создан для счастья и покоя. После стольких волнений и такой усталости ему было достаточно нескольких дней, чтобы восстановить свое физическое состояние. Почти рассеялись подозрения, которые были у него в отношении жены, да и Жозефина привыкла к Италии, где у нее было такое блестящее положение и где удовлетворялось ее честолюбие.