Жозефина. Книга вторая. Императрица, королева, герцогиня

2 3 октября Жозефина мирно катит в Париж. В этот момент Мале и его невольные сообщники пытаются свергнуть Империю… Едва успев вернуться в Мальмезон, она пишет сыну: «Моя поездка могла бы считаться удачной, не узнай я по прибытии на почтовую станцию в Мелене о беспорядках, имевших место в Париже накануне утром. Я была этим тем более поражена, что оказалась совершенно не подготовленной к такому известию: повсюду по дороге я наблюдала полное спокойствие, Отвага или, вернее, безумство трех зачинщиков мятежа поистине невероятна. Утешительно лишь то, что Париж остался совершенно безучастен. Растерянность была всеобщая, но продлилась она недолго. Через несколько часов полностью воцарилось прежнее спокойствие. Не знаю, правильно ли я поступила бы, но, возникни малейшая опасность для Римского короля и императрицы, моим первым побуждением было бы присоединиться к ним вместе с моей дочерью».

Жозефина не поняла серьезности происшедшего, вернее, не сумела сделать соответствующих выводов.

Это была отходная по режиму.

Конечно, опереточный заговор имел мало шансов на успех, но он тем не менее поколебал колоссальную империю, этот прожорливый гибрид. Мале доказал прежде всего, что наследственная империя — чисто умозрительная конструкция. В утро заговора ни один из префектов, сановников, должностных лиц, которым сообщили о смерти императора, даже не подумал, что существует Римский король, и уж подавно не закричал: «Император умер, да здравствует император!»^[172] Не оказалась ли бы жертва Жозефины бесполезна? Она тем меньше сознает это, что катастрофа в России еще не произошла. Она не разобралась в причинах Московского пожара[173]. Ей известно только, что император с Великой армией достиг русской столицы, и это изумило ее не больше, чем вступление Наполеона в Вену, Каир или Мадрид. Как сказал однажды Наполеон:

— Женись я на Мадонне, парижане тоже не слишком удивились бы.

Из дела Мале Жозефина усвоила одно: жизнь императора может оказаться в опасности. «Хорошенько береги его, — наставляет она Евгения. — Злодеи способны на все. Передай от меня императору, что он плохо поступает, селясь во дворцах и не проверив, а вдруг они заминированы».

И внезапно в мальмезонскую жизнь, сотканную из пустяков, повседневных мелочей и банальностей, между двумя прогулками к лебедям или по саду, в это «прекраснейшее на свете существование», как пишет она сыну, врывается известие о катастрофе в России, жестокая драма самого страшного отступления в Истории. Весь Мальмезон высматривает курьеров. «Каждый день приносил новые зловещие подробности, от которых бросало в дрожь, — рассказывает м-ль д'Аврийон. — Они казались тем более ошеломляющими, что двадцать лет беспрерывных успехов приучили нас считать неудачу немыслимой. Поэтому невозможно передать впечатление, которое производило чтение бюллетеня, возвещавшего о сокрушительных поражениях под Москвой».

Жозефина дрожит за императора, но еще больше за сына. Получив наконец письмо от него, отправленное две-три недели назад, она воскресает.

— Я перешла от самой мучительной тревоги к безмерному счастью. Слава Богу, мой сын жив!

1 9 декабря она узнает, что накануне вечером неузнаваемый, небритый, закутанный в шубу император вернулся вдвоем с Коленкуром в Париж, куда домчался за две недели. Вскоре он навещает ее в Мальмезоне. О чем говорят — неизвестно. Может быть, подобно Гортензии, Жозефина спрашивает, в самом ли деле катастрофа так всеобъемлюща, как явствует из 29-го бюллетеня.

— Я сказал всю правду, — подтвердил Наполеон Гортензии.

— Но мы ведь пострадали не одни: наши противники тоже понесли большие потери.

— Бесспорно, но это меня не утешает.

Мюрат, которому Наполеон передал командование остатками Великой армии, утратил былое мужество, дезертировал под предлогом «явно выраженных симптомов желтухи», и Жозефина не без страха узнает, что тяжелое наследство переходит к ее сыну. Его прилежание, профессиональная добросовестность, честность, присущие ему достоинства «примерного ученика», равно как ум и доблесть, позволяют Евгению успешно провести операции и заслужить одобрение императора.

— Мы все совершали ошибки, — скажет позднее Наполеон. — Евгений — единственный, кто их не наделал.

* * *