Жозефина. Книга вторая. Императрица, королева, герцогиня

31 августа он подтрунивает над ней: «Вот уже несколько дней не получаю от тебя писем, видимо, удовольствия Мальмезона, теплицы, прекрасные сады побуждают забывать о тех, кто далеко; я слышал, так у вас, женщин, всегда ведется. Все только и говорят, как ты хорошо себя чувствуешь; все это настораживает меня…»

В начале октября в Мальмезон приезжает Гортензия. Она застает мать — она напишет об этом позднее — «в отчаянии от связи императора с этой юной полькой». Жозефине известно теперь, что Мария Валевская приехала к Наполеону в Шенбрунн. Но она еще не знает ужасной новости: в один из сентябрьских дней Мария объявила императору, что ждет ребенка. Если все будет хорошо, он появится на свет в мае 1810. Наполеона это безмерно обрадовало. На этот раз он мог бы во всеуслышанье крикнуть: виноват не я, а Жозефина. Она ведь сумела в конце концов втемяшить ему, что именно он неспособен к деторождению. И он почти смирился со своей участью. Наверняка тот ворчун^[108] в Булонском лагере был прав, когда ответил на вопрос новобранца:

— А у маленького капрала^[109] есть дети?

— Ты что, раз…, не знаешь, что у него голова вместо X…?

Наполеон смирился. Что, если это расплата за его гений? Быть может, отсутствие у него наследника — цена его славы? Конечно, рождение маленького Леона позволило ему возыметь «надежды». Однако, поскольку — по крайней мере, так утверждали — м-ль Денюэль была также добра и к Мюрату, Наполеон, поразмыслив, испытывал порой сомнения на свой счет. Красавица Пелапра, кокетливая и смешливая лионка, напрасно уверяла, что дочь, произведенная ею на свет 11 ноября 1806, тоже от него, Наполеон по-прежнему был убежден только наполовину. Он знал, что и вокруг этой дамы слишком много мужчин[110].

На этот раз уверенность была полная, все сомнения отпадали. Его «польская жена» стояла выше подозрений Он способен к деторождению! Он может выковать первое звено династической цепи. Нет больше смысла делать своим преемником Евгения или кого-нибудь из племянников. Наследником обширной империи станет его законный сын. И необходимо, чтобы он появился как можно скорее. Это нужно для того, чтобы добиться мира, столько лет ускользающего от него, Наполеона. Недаром Фуше говорил ему еще два года назад:

— Англичан в их действиях против императора, например в нежелании пойти на мир, поощряет одна мысль: не имея детей и, следовательно, наследника, император, которого всегда подстерегает смерть, унесет с собой и свой режим.

Смерть всегда подстерегает его…

12 октября на смотру в Шенбрунне к нему приближается молодой человек с прошением. Вид у незнакомца странный. Его останавливают. Зовется он Штапс, сын пастора из Эрфурта. Его обыскивают, находят при нем нож. Наполеон решает лично допросить незнакомца.

— Зачем при вас был нож?

— Чтобы убить вас.

— Вы, молодой человек, сумасшедший или иллюминат?^[111]

— Я не сумасшедший. Кто такие иллюминаты — не знаю.

— За что вы хотели меня убить?

— За то, что вы несете несчастье моей стране.

— Я причинил вам зло?

— Как и всем немцам.

— Кто вас подослал? Кто толкнул на преступление?

— Никто. Просто я глубоко убежден, что, убив вас, оказал бы величайшую услугу своей родине и всей Европе, которая и вложила оружие мне в руку.

И Наполеон отдал на расстрел этого, по его выражению, «маленького негодяя». «Маленького негодяя», которому плевать на Плутарха^[112] и который даже не Брут^[113]. Им движут иные, куда более серьезные мотивы. В самом деле, Наполеон может ставить на колени королей и императоров, может присоединить к Франции Кроацию и Каринтию^[114] — все равно народ с ножом в руках ведет против него войну. Не победил он его в Испании, не победит и здесь.

Император не видит в этих национальных взрывах предвестия падения божества. Он думает лишь об одном: покушение, хоть и неудачное, доказывает, что он во власти первого встречного параноика. И он, и его гигантская империя! Ему необходим наследник.

Значит, придется пожертвовать Жозефиной.

15 октября, мчась во Францию, он размышляет только о разводе и будущем браке. Теперь нужно, чтобы Коленкур в Санкт-Петербурге как можно скорее выяснил, в состоянии ли сестра царя, великая княгиня Анна, которой скоро минет шестнадцать, сделать его отцом. Не стоит ведь расставаться с одной бесплодной женщиной, чтобы жениться на девочке, не способной стать матерью!

«Исходите из того, что от нее требуются дети», — инструктирует император Коленкура через Шампаньи^[115].

— Я женюсь на брюхе! — не очень красиво воскликнет он. Что касается согласия царя предоставить ему это «брюхо», то здесь у него сомнений не возникает. Разве он не дал знать Александру накануне отъезда из Вены, что он за то, чтобы слова «Польша» и «поляк» исчезли не только из дипломатических бумаг, но вообще из истории? Разве этого не достаточно, чтобы успокоить царя, которого перекашивает при одном только слове «польский»? Бедная Мария! Она-?? отдалась Наполеону лишь из любви к родине в надежде, что Польша не будет стерта с карты!