Жребий изгоев

Однако выбор сделан, и сделан не вчера.

Князь прерывисто вздохнул (чего теперь душу-то бередить!), поворотился к дверям.

Купец был в добротной греческой сряде: короткий плащ синего сукна через плечо; серый льняной хитон с суженными по придворному побыту рукавами; серые же суконные штаны из двух отдельных куском, подвязанных к широкому полотняному поясу, вышитому жемчугом; грубые дорожные сапоги, перевязанные крест-накрест ремешком. Длинные волосы спадали волнами до плеч, мешались с короткой бородой и усами – седина густо рассыпалась по тёмным волосам, словно в чашку дорогого чёрного сезама сыпанули горсть соли да помешали от души. Взгляд князя привычно зацепился за горбатый нос купца, за выпуклые и влажные словно маслины чёрные глаза, отметив иудейскую кровь.

Население империи – Вавилон. Персы, греки, иудеи, армяне, каппадокийцы, исавры, лидийцы, арабы… кого там только нет. Русь, не утруждая себя разбираться в таких тонкостях, всем огулом звала их греками, благо говорили и писали жители империи по-гречески.

– Вот, княже, – Заруба стоял в дверях. – Греческий гость Исаак Гектодромос.

Иудей и есть, – решил про себя князь. – А Гектодромос – греческое прозвище, Сто Дорог. Видно, любит постранствовать купец.

Впрочем, всё это сейчас не имело значения.

Потому что купец, поклонясь князю как подобало, уже успел сказать, что видел в море с седмицу тому русские лодьи со знаменом переяславского князя Всеволода Ярославича.

– Где? – разом напрягся Ростислав Владимирич.

– Около Керкенитиды, – купец глядел непонятно – то ли испытующе, то ли сочувственно. – Они у берега стояли, отдыхали видимо.

Седмицу тому, у Керкенитиды… стало быть, они уже где-то рядом. А черниговцы запаздывают…

Они идут на Тьмуторокань тем же самым путём, которым шёл он – с двух сторон, степью и морем. Верное решение, что ж тут скажешь…

– Князя видел? – бросил Ростислав, отгоняя дурные мысли.

– Далеко было, – развёл руками Исаак. – Княжьих одеяний не разглядеть, лиц тем более. Я бы узнал.

– Ай видал князя?

– Доводилось, – кивнул купец. – Бывал и в Чернигове, и в Переяславле, и в Киеве самом. Часто на Русь прихожу с товарами.

– Сколько лодей?

– Десятка полтора наберётся, – уверенно ответил купец. По-русски он говорил очень хорошо – не чуялся почти никакой выговор. – А то и два.

– Так полтора или два? – усмехнулся князь невесело. – Какой ты купец, коль считать не умеешь?

– Я, вестимо, много раз прошу прощения, но не всё ли равно князю, сколько лодей идёт тех переяславцев? – всплеснул руками купец, лицо его приобрело вдруг унылое выражение.

Не всё равно, Исааче, ой не всё равно, – подумал князь, отводя глаза. – Полтора десятка лодей – это шесть сотен, а два десятка – восемь. В любом случае это больше, чем есть сейчас у него, а вместе с дружинами Святослава и Глеба… иное дело, если тьмутороканцы станут за него.

Тысяцкий Колояр Добрынич вошёл в княжий покой без стеснения. Да и чего ему было стесняться-то? Он – тысяцкий, он в городе хозяин, а князь – призванный, приглашённый. Надо будет – и путь укажем!

Впрочем, ни поведение, ни лицо Колояра ничего подобного не показывало – ни надменности, ни высокомерия, ни пренебрежения. А и заискивания восточного, как среди многих других градских в нём не было.

Руси и словен в Тьмуторокани – горсть. Ясы, козары (ещё те, настоящие), иудеи, готы, лезгины, касоги, половцы, булгары. Удивительно ещё, что тысяцким выбрали словена, а не яса альбо козарина.

Тысяцкий уже всё знал.

Мало того – и весь город уже всё знал. Одни улицы Тьмуторокани словно вымерли, зато на других собирались кучки людей, о чём-то негромко переговаривались, а в иных местах – уже начинали орать в голос. О чём – из княжьего терема пока что было не разобрать. И только на пристани, где постоянно гомонят рыбаки и мореходы, всё как обычно – обычный приморский шум.

– Пришло время, Колояре Добрынич, узнать, насколько Тьмуторокань хотела меня своим князем, – тяжело сказал Ростислав Владимирич. – На нас в тяжкой силе идут Чернигов и Переяславль. Мало не вся Русская земля. А если кияне подтянутся, то и вся пожалуй.

Колояр глубоко вздохнул, вытянул из широкого рукава тёмно-зелёной свиты платок, промокнул им разом взмокший лоб, сдвинув шапку на затылок. Бесцветно глянул на князя.

– Ростиславе Владимирич…

– Что – Ростиславе Владимирич? – холодно переспросил князь. – На попятный идёшь?

– Нет, княже, – мотнул головой Колояр, пряча платок обратно в рукав. – Я со своими людьми, как боярин тьмутороканский хоть сейчас за тебя готов выстать. Как боярин, но не как тысяцкий. И Буслай, и Будимир с Михалкой – так же.

– Так чего ж тогда? – начиная закипать, переспросил князь.

– А опричь нас троих в городе ещё четыре конца есть, – хмуро ответил Колояр, подымая, наконец, на князя глаза. – Нас, словен да руси в городе только два конца. А ясов, касогов, козар, булгар – их больше. И коли что, на вече за ними верх будет. И оружной силы у них больше.

– Они не хотят? – князь враз осунулся, побледнел.