Жребий вечности

– Вначале мне бы хотелось испытать его в реальной ситуации. Если только сегодня вы признаете за ним право представлять вас где-либо.

– Испытать? Уж не в Берлине ли?

– Слишком опасно. Можно дискредитировать саму идею Имперской Тени. Это должно происходить в кругу людей, действующих в ограниченном пространстве. Например, в одной из создаваемых нами колоний в Парагвае или в Африке.

– Но не сейчас, – отрубил фюрер. – Когда каждому ясно, что я нахожусь в Германии. Появление там двойника может послужить нашим врагам поводом для всяких сплетен и домыслов.

– Я предвидел такой ответ, мой фюрер. Для меня важно было ваше принципиальное согласие. Мы, конечно же, еще какое-то время выждем, а затем используем его в «Регенвурмлагере»[60]. Причем момент его появления в подземной столице СС будет рассчитан таким образом, чтобы ни у кого из обитателей не оставалось сомнений относительно того, что там действительно появились вы. Оставив в «Вольфшанце» своего двойника.

Скорцени почувствовал, что фюрер как-то сразу же оживился, глаза его очистились от белесой слизистой пленки и приобрели выражение осознанности. Отто показалось, что фюрер попросту забыл о создании «Лагеря дождевого червя», об этом грандиозном и совершенно секретном строительстве подземного города, коммуникации которого начинались на правом берегу Эльбы в районе Мезерица, у Восточного вала, и, проходя под руслом Одера, должны были достигнуть окраин Берлина, соединившись с его системой метрополитена. Гитлер забыл о нем, и теперь был признателен обер-диверсанту СС за это напоминание.

Ко всему таинственному, что создавалось и происходило на территории рейха – будь то Альпийская крепость, с ее «горами-дотами» и шахтными выработками, которые уже сейчас превращались в мощные бункеры; секретные экспедиции в Шамбалу и за чашей Грааля или создание «Регенвурмлагеря», – фюрер относился с трепетностью истинного романтика. Чем больше таинственного и загадочного представало перед ним, тем увереннее он чувствовал себя в этой жизни.

– Я поручаю эту операцию вам, Скорцени.

– И она будет выполнена, дьявол меня расстреляй.

– Именно вам, – приблизился Гитлер к Скорцени и слегка приглушил голос, – поскольку уверен, что никогда, ни при каких обстоятельствах, не станете использовать вашу Имперскую Тень против меня. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Это исключено, мой фюрер. Имперская Тень может быть использована только в роли Имперской Тени – и не более. При любых обстоятельствах мы будем рассматривать ее действия, исходя из высших интересов рейха.

Фюрер настороженно всмотрелся в лицо первого диверсанта рейха и, выдержав утомительно длинную паузу, мрачно проговорил:

– Только… в высших интересах рейха, Скорцени. Даже если вам придется действовать после того, как я уйду в иные миры.

– Считаете, что Зомбарта позволительно использовать даже в случае такого, столь страшного, исхода?

– Дело ведь не во мне, оберштурмбаннфюрер. Не в нас с вами. Дело в рейхе, в полном и ярком воплощении наших идей.

20

Едва ступив на берег Санта-Маддалены, капитан Сильвио Пореччи отправился в бар «Джованни» и был несказанно рад, увидев за стойкой самого Джованни, своего давнего друга и столь же давнего связника. Заметив его в зале, бармен чуть было не уронил стакан с вином, однако, встретившись с суровым взглядом капитана, сумел погасить свои эмоции и с холодной вежливостью поинтересоваться:

– Что господам угодно? Выпивка, закуска… Все – лучшее на острове.

– Вот и неси все свое лучшее. На троих. Только не забудь, что вино не должно быть холодным. У меня ангина.

– Оно будет теплым, как козье молоко.

– Стоит ли терять здесь время? – попытался остановить его майор Фоджа, которому, однако, и в голову не пришло, что дурацкие реплики, которыми обменялись бармен и Пореччи, были паролем.

– Сначала дело. Потом мы посидим в лучшем ресторане этого Мадагаскара.

– На острове времени не существует, – бесстрастно осадил его Сильвио. – Только море и вечность.

Он, конечно же, имел в виду совершенно иной остров, тот, что остался неподалеку от виллы «Орнезия» – с шалашом любви посреди зарослей сосняка. Уголки этого островка представали перед ним, как райские видения, а сам шалаш манил к себе, отвергая всякую мысль об ином жилье, иной роскоши.

Иногда Сильвио казалось, что те несколько минут, которые он провел на Скале Любви в объятиях Марии-Виктории Сардони, вытеснили из его памяти всю остальную жизнь. Точнее, что именно эти минуты и следует считать той самой жизнью, ради которой он был создан Господом, но которой ему досталось крохотно мало.

– Море и скопище провинциальных идиотов, – проворчал майор, не опасаясь, что к этим «провинциальным идиотам» Сильвио может причислить и себя.

Однако Пореччи попросту не обращал на него внимания. Сидя за столиком и неспешно потягивая лишь недавно извлеченное из подвала прохладное вино, он мысленно переносился на залитую солнцем Скалу Любви, чтобы вновь и вновь прикоснуться губами к лебяжьей шее княгини, повести пальцами по родинке на ее смуглой щеке Нефертити.