Жребий вечности

– Боже, покарай Геббельса! – вроде бы и полушутя, но со всеми возможными страстью и суеверием вознес руки к небесам Черчилль. – Не надо всю Германию, ее мы и сами покараем. Для начала – только Геббельса. А вот что касается Скорцени, то, предвидя близкий крах Третьего рейха, он, конечно же, попридержит письма, чтобы потом, уже после войны, выторговывать за них свою свободу. Или хотя бы жизнь.

– Именно так все и следует понимать, сэр. Кстати, Скорцени тоже придется карать нам, сэр, ибо Господу недосуг. А теперь обратимся ко второму вопросу, из тех двух, о которых вы сказали, начиная наш разговор. Но его, я думаю, вам удобнее будет сформулировать самому, сэр. Извините, не решаюсь.

– Что конкретно вы предпринимаете? Я имею в виду – конкретно, – ужесточил тон Черчилль. – И не рассчитывайте, что на поиски собственных писем я брошу всю европейскую агентуру Великобритании. Я не самоубийца.

– Мне уже приходилось докладывать вам о капитане Грегори.

– О Грегори? Об этом «бедном, вечно молящемся монахе Тото»?

– Так точно, сэр.

– Но, надеюсь, он все еще в Италии?

– На берегу Лигурийского моря.

– А копии – в Берлине, сэр О’Коннел.

– Но оригиналы-то все еще в Италии, – позволил себе напомнить полковник.

– В чем я вовсе не уверен, – неожиданно заявил Черчилль, хотя до сих пор, казалось, соглашался с этой версией. – С какой стати было службе безопасности Германии упускать их?

– И все же, по нашим сведениям…

– Надежных сведений на этот счет у вас нет, – все так же обостренно отреагировал Черчилль. – Впрочем, наш спор окажется бездоказательным, поэтому есть смысл прервать его. Считаете, что молитвы «монаха Тото» уже достигают Муссолини?

– Пока только Бога. Оказывается, это значительно проще. Но капитан занят тем, что, находясь в Италии, внедряется в местные круги, в высший свет, готовя для себя подходы и к резиденции папы римского, и к резиденции Муссолини.

– Это отдаленное будущее, – проворчал премьер.

– Не столь уж отдаленное, сэр. Уникальность положения Грегори в том и заключается, что, как только война завершится, он получит совершенно легальный выход на нескольких людей Скорцени, а возможно, и на самого первого диверсанта. Если, конечно, тот уцелеет.

Услышав это уточнение, Черчилль конвульсивно сжал подлокотники кресла и даже слегка приподнялся.

– А я совершенно ничего не имею против того, чтобы он уцелел, полковник.

– Понимаю, – воспринял его слова как шутку О’Коннел.

– Это очень важно, полковник. Предупредите об этом своих людей. Мы с вами не должны предпринимать ничего такого… Пока Скорцени жив, с ним можно вести переговоры. По крайней мере, нам известно, с кем мы должны вести эти переговоры. И я не думаю, что среди личных врагов первого диверсанта рейха имя Черчилля числится в первой десятке. Иначе он уже растрезвонил бы…

– Понял, сэр.

– Поэтому Скорцени пока не трогать. Он нам нужен. Наша разведка и контрразведка получат от меня соответствующие указания.

– Что весьма мудро. Простите, – тотчас же уточнил полковник, – речь идет о высшей государственной мудрости.

– Хвалите, я к этому привык, – со свойственным ему мрачным юмором простил О’Коннела премьер. – Но не забудьте сделать так, чтобы это мое мнение каким-то очень деликатным образом и в очень подходящей ситуации дошло до ушей самого штурмбаннфюрера СС Отто Скорцени. Возможно, через все того же «бедного, вечно молящегося монаха Тото». Но с предельной деликатностью. Чтобы Скорцени смог проследить, кто именно вышел на «монаха Тото», не ставя под подозрение молитвенные страсти самого нашего монаха-капитана. Что же касается мотивов нашего с вами благородного заступничества, то Скорцени, надеюсь, поймет их без излишних толкований.

«А вот и начался торг за письма, – уловил его мысль О’Коннел. – Гарантия в виде жизни – за ничтожные копии. А возможно, в будущем, и оригиналы. Начало солидное».

– Для Грегори это будет несложно.

– В эти дни он в Риме?

Полковник немного поколебался, не зная, как бы поточнее ответить Черчиллю, и вообще, стоит ли посвящать его в подробности операции.

– Скажем, в районе Рима.

– Было бы неплохо, если бы Скорцени понял, что мы, то есть, прежде всего, английская разведка, тоже очень заинтересованы в том, чтобы оригиналы писем оказались именно у него, а не у кого бы то ни было другого. Только у него. Почему бы не подбросить ему дополнительный стимул?

Полковник был поражен. Такого хода он от Черчилля не ждал. Но идея, в общем-то, была гениальной в своей простоте.

– Иначе говоря, мы должны поручить эту весьма деликатную операцию самому… первому диверсанту рейха? – полковник и выговаривал-то эти слова с каким-то странным напряжением, словно опасался, что Черчилль вдруг возьмет и заявит, что он его попросту разыграл.