Жребий вечности

– А что в этом нашем, – великодушно сделал премьер ударение на слове «нашем»– решении неестественного? Да, мы предложим заняться похищением оригиналов эпистолярии дуче тому, кто уже держал эти письма в своих руках, кто уже обладает их копиями и кто продемонстрировал свое умение не впадать в дешевую пропагандистскую обличительность. Так пусть же старается. Это ведь и в его личных интересах.

– Логично. С вашего разрешения, сэр, я сегодня же приступаю к разработке операции по выходу на контакт со Скорцени.

– Не стану вас больше задерживать.

21

Совещание у Гиммлера было назначено на двадцать ноль-ноль, и это сразу же насторожило Скорцени: обычно рейхсфюрер так поздно встреч со своими подчиненными не назначал. Однако все стало понятно, когда, войдя в кабинет вождя СС, обер-диверсант рейха увидел там руководителя РСХА Кальтенбруннера; технического директора Пенемюнденского центра и ракетного центра «Дора» доктора Вернера Брауна; «румынского немца», доктора Германа Оберта[28] и какого-то подполковника, которого Браун представил как Оскара Альбертса – технического консультанта будущей операции и офицера по связям ракетных центров с возглавляемым Скорцени отделом диверсий Главного управления имперской безопасности.

– Господа, – сразу же открыл совещание Гиммлер, – я собрал здесь только тех, кто непосредственно будет руководить подготовкой сверхсекретной операции, получившей кодовое название, – он вопросительно взглянул на Кальтенбруннера, явно выдавая в нем автора этого наименования, – «Эльстер»[29].

Сказав это, Гиммлер налег грудью и локтями на стол и, опустив голову так, что заостренный подбородок его едва не касался темно-вишневой поверхности стола, впал во многозначительную паузу, словно в реанимационную кому.

Скорцени давно заметил эту привычку рейхсфюрера СС: прежде чем сообщить что-то важное или, наоборот, придать особую важность какому-либо обыденному, вполне рабочему заданию, он всегда вот так вот припадал подбородком к столу и в такой «позе спринтера в ожидании старта» выдерживал свои умопомрачительные паузы.

– Фюрер лично будет осуществлять контроль над этой важнейшей в ходе нынешней войны операцией, в ходе которой решено нанести ракетный удар по Соединенным Штатам. Впервые, напоминаю, по Соединенным Штатам. Как вы понимаете, таких ракет у нас мало; собственно, к полету через Атлантику у нас готов только один такой снаряд. Я прав, господин Браун?

– Да, пока что один, но мы с профессором Обертом, – скороговоркой начал обрисовывать он техническую основу операции, – уже провели все необходимые расчеты и готовы…

Однако Гиммлер холодно прервал его:

– Подробности, доктор Браун, потом. Обращаю особое внимание на два исключительно важных момента этой операции. Первый: она должна соединять в себе секретный и публичный аспекты. Публичность будет заключаться в том, что фюрер намерен выдвинуть ультимативное требование к президенту США Рузвельту: прекратить сначала налеты американской авиации на города Германии, а затем и само участие США в войне на стороне Англии и России. По истечении срока ультиматума фюрер лично назовет конкретную цель в Нью-Йорке, по которой будет нанесен удар новой, сверхмощной ракетой, подобной которой ни у американцев, ни у англичан нет. Он даже укажет день и, с точностью до нескольких минут, время нанесения этого удара. Мы в состоянии определить это время, скажем, хотя бы с точностью до десяти минут, профессор Оберт? Насколько мне известно, это вы занимались расчетными данными.

– Даже в пределах пяти минут. Если только погодные условия и агенты наведения ракеты…

– Руководство рейха, – безжалостно прервал Гиммлер и этого ракетчика, – не приемлет никаких оговорок. Для того мы сейчас и собрались здесь, чтобы отработать все основные детали операции.

– Простите, рейхсфюрер, – побагровел от волнения Герман Оберт.

Ему уже не раз напоминали о судьбе его коллеги, конструктора ракетного двигателя Рудольфа Небеля, которого, невзирая на его талант, личный вклад в разработку оружия возмездия и все прочие заслуги, загнали в концлагерь. Туда вскоре отправили и его жену.

Оберт знал, что такое доверие и благосклонность рейхсфюрера и самого Брауна и во что воплощается их подозрение в нелояльности.

– Но вы так и не назвали время, – еще резче напомнил ему Гиммлер.

– Останавливаемся на десяти минутах.

– Ну вот, это уже ясность, – суть смягчил тон рейхсфюрер. – Внешне наше предупреждение будет свидетельствовать о высшем проявлении гуманности по отношению к американцам. Объявив конкретную цель и точное время нанесения удара, мы, таким образом, даем американским военным возможность подготовиться к уничтожению нашей ракеты, а гражданским лицам – покинуть район удара. Разве это не по-рыцарски?

– Слишком по-рыцарски, – с солдатской простотой рубанул Кальтенбруннер. – Они этого не заслуживают.