Жребий вечности

– Так вот, я и говорю, – все в том же назидательном тоне продолжил Скорцени, никак не реагируя на слова ни Колпага, ни Альбертса, – что вам не надо оправдываться. Мы почти единомышленники. Мало того, я точно так же начал ссылаться на атаку японцев. Но фюрер, наш с вами мудрый фюрер, очень доходчиво объяснил мне, что целью японцев было – спровоцировать войну с Америкой, вынудить Германию как союзника объявить войну США и тем самым превратить ее в мировую. Но у нас-то с вами, объяснил мне мудрый фюрер, стоят совершенно иные цели. Мы-то с вами желаем прекращения войны с Америкой, ее выхода из союзнической коалиции. Мы-то с вами, убеждал меня наш мудрый фюрер, стремимся к тому, чтобы Америка воевала с теми, с кем она на самом деле должна воевать, – то есть с русскими. И вы совершенно правы, господин Колпаг, когда, не соглашаясь с фюрером, настаиваете на том, чтобы объектом атаки была избрана какая-то военная база.

Только теперь Колпаг понял, к чему клонит Скорцени и к какой ловушке он его подвел. От страха он сжался в комок, он ожидал, что сейчас герой нации ударит кулаком по столу и спросит его, кто ему, интеллектуальному развращенцу, позволил усомниться в мудрости фюрера; кто позволил возражать протии его решения. И был до глубины души поражен, когда… ничего этого не произошло.

– Я, как никто иной, понимаю вас, Колпаг, поскольку, при встрече с фюрером, уже получив задание организовать ракетную атаку на Эмпайр Стейт, я произнес почти те же слова, которые только что произнесли вы.

– Да, почти те же? – удивился Колпаг.

– И знаете, что было потом? – доверительно подался к нему через стол Скорцени. – Потом я осознал, что проявил слишком непозволительную смелость, и с ужасом ожидал, что сейчас фюрер грохнет кулаком по столу, наорет на меня и из его кабинета меня выведут уже под конвоем гестапо. – Скорцени выдержал надлежащую паузу, оторвал свою грудь от стола, выпрямился в кресле и, по-ораторски выбросив правую руку вперед, в направлении Колпага, с улыбкой на лице произнес: – Но фюрер, наш с вами мудрый фюрер, прекрасно понял меня. И он сказал: «Скорцени, какой бы иной объект мы ни избирали, это будет всего лишь одна из боевых операций. В то время как атака на Эмпайр Стейт – это по существу жест доброй воли».

– Ну да?! – все же не удержался Колпаг, чтобы простаковато не хмыкнуть.

– «Мы хотим сказать, – продолжал убеждать меня фюрер, – “Американцы, смотрите, каким грозным оружием возмездия мы располагаем! Теперь вы уже не защищены расстоянием и океаном. Теперь мы преодолеваем Атлантику так же просто, как и Ла-Манш. Конечно, жертвы ваши от этого ракетного удара велики. Но если вы не прекратите посылать на бомбардировку германских городов тысячи своих летающих крепостей, жертвы ваши будут во стократ большими!”». А теперь скажите мне, Колпаг, мог ли я не согласиться с мудростью фюрера?

– Н-не могли! – нервно покачал головой Колпаг.

– Так почему же вы, черт бы вас побрал, позволяете себе это?! – грохнул Скорцени кулаком по столу так, что стекла в окнах зазвенели и качнулась люстра. – Почему вы себе позволяете ставить под сомнение мудрость и дальновидность нашего фюрера?!

– Но простите, господин Скорцени, я даже не пытался делать этого! – только теперь, при всей своей прирожденной простаковатости, по-настоящему осознал Колпаг, что может последовать за подобными обвинениями.

– Почему вы, бывший американский гражданин, которому Германия дала приют и работу и в течение вот уже нескольких лет спасает от справедливого суда своих соотечественников! Вы, бывший морской офицер США, предавший присягу и свою родину! Вы, платный агент германской разведки, который за какие-то жалкие гроши выдал столько секретов американской армии, что на вашей бывшей родине вас готовы вздергивать за каждый из них в отдельности! – Скорцени выдержал небольшую паузу и уже спокойным голосом сельского пастора спросил: – Почему вы все это позволяете себе, Колпаг?

– Но я даже не предполагал…

– Почему, Колпаг? Я не стремлюсь обвинять вас, Колпаг, наоборот, я всячески пытаюсь понять, почему вы предпринимаете попытки сорвать нам одну из наших гениальнейших операций, задуманную и возглавляемую самим фюрером.

– Но я не осмысливал сказанное мною столь масштабно… Конечно же, теперь я все понял! Если бы раньше мне и моему коллеге кто-нибудь объяснил все так доходчиво, как это сделали вы, господин Скорцени.

– Идите, Колпаг, идите. Так уж и быть: за ваш эмоциональный порыв я, как человек, не поддающийся никаким эмоциональным порывам, наказывать вас не стану, – объяснил Скорцени, когда агент поднялся. – А вот за то, что вы не умеете держать язык за зубами, что делитесь своими чувствами и мнениями так, словно вы не агент разведки, а болтун из пивной, – получаете трое суток карцера.

– Есть трое суток карцера! – почти возрадовался агент, который в разгар этой воспитательной беседы уже видел себя пациентом крематорной команды лучшего из германских концлагерей.