Жук золотой

И тут что-то торкнуло меня. Я поднял голову и посмотрел в небо. Стая пролетела, но одна птица все кружила и кружила над озером. Потом она тоскливо закричала и стала снижаться. И тогда я понял, что убил не гуся, а лебедя. Опытные охотники рассказывали, что в лебедей стрелять нельзя. Они летают парами. Если убьешь лебедя, то лебедка не покинет места гибели. Будет кружить и кружить над охотником.

Так и случилось.

Я испугался и рванул из леса. Позже, работая корреспондентом по Магаданской области, я расследовал факты браконьерства в лебедином заповеднике. Директор заказника и его дружки из Московского министерства били лебедей на подлете, с вертолета, из калашей. Автоматов Калашникова. Когда я улетал из далекого северного поселка на моторном самолетике-«аннушке», директор, в роскошной волчьей шубе, приехал к рейсу и пытался при летчиках и пассажирах всучить мне норковую шапку и авоську с морожеными хариусами. Он сказал мне, широко улыбаясь: «Тут не взятка, корреспондент! Просто подарок. Твой материал в газете все равно не напечатают!»

Откуда-то он знал. Министр тоже приезжал на лебединую охоту. Очерк так и не вышел. Шло брежневское время застоя. Гек Бочаров, репортер «Комсомолки», называл наше время густо-псовым. Гек был мастером точных формулировок. Мы подружились с ним, когда я уже работал в Лондоне.

И с тех пор никогда не расставались.

Лупейкин сбегал в лес и принес моего лебедя. Сварил похлебку. Выпил сто граммов, ел и нахваливал. Я ненавидел его. А себя еще больше. С той поры я ни разу в жизни не охотился.

Так я узнал, что звери и птиц плачут и кричат. Когда их убивают. Глухо рычал, а потом выл и царапался толстый щенок Цабэрябый, когда я пытался утопить его. Цабэрябый выплыл – мешок с камнями развязался. Он лизал мне лицо и руки.

Неужели звери добрее людей?!

Рано утром мы с Хусаинкой поставили петли на зайцев. Пыжик показал мне, как правильно насторожить стальные ловушки. После занятий в школе я надел лыжи и направился в лес проверять петли. Еще не было полужестких, очень удобных, креплений. Я просто сунул ноги в валенках в брезентовые петли и обмотал по ноге той же самой стальной проволокой, из какой мы делали ловушки на зайцев. Подробность важна, потому что я точно помню: лыжные полужесткие крепления появились у нас в школе примерно в классе седьмом. Значит, история с зайцем по прозвищу Шуршик случилась в классе пятом – шестом. Когда мне было 12 лет. Потом окажется, что именно в том возрасте я начал отчет какой-то другой жизни. Еще не взрослой, но уже осознанной.

Может потому, что умер отец.

Повесился в тайге старый зэк.

Тонул невиновный Цапка, выброшенный мной в реку.

Кричал шепотом в ночи, обнимая мою маму, отчим Иосиф.

Тонко взвизгивал уголовник, шедший с ножом на Бурыху.

Гремели якорные цепи японских кораблей.

Картавил снежок под ногами Лариски Тепленькой.

Печально кричала птица, кругами спускаясь к убитому лебедю.

Скрипели лыжи подо мной, когда я выходил на тропу за гектаром.

Я услышал Крик.

И я понял, что писать без Крика нельзя. Даже если он звучит шепотом.

Кричать от боли должно что-то в тебе внутри. Писатель не врач. Он сам – боль.

Я увидел его издалека. Зайчишка попал правой лапой в настороженную мной утром петлю. При виде меня он забился, закружил возле дерева. Петля не отпускала. И тогда он закричал. Он кричал, как маленький ребенок. «Ой-ё-ёй-я-о-ё-ёй!» Позже я прочитал в справочнике, что попавшие в опасность зайцы кричат, как дети. Так они отпугивают лис. Происходило что-то невероятное. Темнеющий лес – уже вечерело, мороз под тридцать градусов – от дыхания у меня заиндевели брови и ресницы, огромная тишина в распадке и… Крик ребенка!

Что-то огромное и страшное навалилось на меня. Какое-то клубящееся пространство от Шпиля до порта Маго. А может, еще и дальше – до поклонного Креста на Петровской косе. Оно поднималось столбом, как торнадо, черное и снежное одновременно. И обрушивалось на меня.

Черный снег.

Черный мороз.

Черные звезды на высоком небе.

Справившись с зайцем и затолкав его под шубейку, я притулился спиной к стволу толстой ели. Здесь было не так морозно и снежно. Нижние ветки старого дерева образовывали широкий шатер. Лыжи снять не удалось. Руки быстро закоченели. Тонкая стальная проволока впилась в валенки. Точно так же она впилась в лапку зверька – и распутать ее сразу не получилось. Зайчишка бился подо мной, изгибался, пробовал укусить. Но уже не верещал. Я прижал его ногой и вместе с оторванной от дерева петлей затолкал за пазуху. Он сразу затих и как-то там пристроился. Только мордочка и уши торчали из ворота моей шубейки. Нам стало тепло под елкой. Мне и моему зайцу.

Я блаженно улыбался. Я замерзал. Силы покидали меня. Может, от усталости: боролся со зверьком долго, барахтались в глубоком снегу. А может, от того, что никогда в жизни я не слышал такого крика. Страшного. Крика перед смертью. Но я чувствовал тепло зверька. Он копошился у меня на груди. И теперь я знал, что его надо спасти.

Уже наступала ночь.