Жук золотой

Уговорю. Уболтаю стихами. Исцелую допьяна… Ну, не знаю – упою Танькиной фиолетовой бражкой! Я знал, где повариха прячет заветную бадейку. Сегодня, в день шестнадцатилетия, моя любимая станет моей!

И пьяный Димон был мне как бы на руку.

Вот как я думал. Подловато. Но ничего не мог с собою поделать.

А день между тем клонился к закату.

Мы с Зинаидой отвели Диму в палатку и уложили спать.

Зина заботливо сняла очки с толстыми стеклами с его блаженно улыбающегося лица. Вот, спрашивается, за что она любила такого ботаника, не умеющего толком развести костра? Она, одним ударом уложившая Жору в багульник! Она, выстрелом по-македонски – с бедра, из обыкновенной двустволки, дырявившая «влет» кепки и капроновые, в мелкую сеточку, шляпы ее поклонников!

«Чего он так? – шепотом, чтобы не разбудить Дмитрия, спросил я Зину. – Ведь, как-никак, на флоте служил! Мог бы научиться водку пить».

«Они там, в штабе, карты составляли и лоции, – ответили Зина, – моря в глаза не видели!»

Как будто штабисты-картографы не пьют водку и не ласкают женщин. Совершенно некстати мне вспомнилась матерщинная частушка, которую специально для меня пел Упырь. Он знал, что я мечтаю стать моряком: «Не любите, девки, море, а любите моряков! Моряки та-та-та стоя, у скалистых берегов».

Мы выскользнули из палатки, и здесь Зина непроизвольно погладила меня по щеке. «У тебя хорошие стихи, Саня!» – сказала мне моя королева.

А вот так она не должна была делать.

Гладить меня по щеке.

Я обнял ее за плечи и притянул к себе.

Груди Зинки были упругими и большими. Гораздо больше, чем у Вальки-отличницы. Они, словно два облака, обволакивали пространство моего пока еще пацанячьего, а совсем не гибкого и ловкого, как у Жоры, тела.

Но ее груди были созданы для того, чтобы я их ласкал.

Я потянулся к ее губам. Зинка мягко, но настойчиво отстранила меня.

«Не надо, Саня! – попросила она. – У тебя все еще случится…»

Так и сказала – случится.

Однажды, когда отчима и мамы не было дома, я привел на крышу сеновала, в наш с Хусаинкой кубрик, Вальку-отличницу, самую красивую девочку в нашем классе. А может быть, и во всей школе. Валя не возражала. Проинструктированный Лупейкиным, я приступил.

Адольф Лупейкин авторитетно заверял: «Само получится!»

Само не получалось.

Валя была первой блондинкой в моей жизни.

Валя тяжело задышала и притянула меня к себе. На ухо она прошептала: «У нас ничего не получится. Мы еще маленькие. Мне будет больно… Поцелуй меня». Делать ей больно совершенно не входило в мои планы. Мы неумело поцеловались два раза, расплющив губы и стукнувшись зубами. Действительно, дальше – не получалось. Непонятно было – как?

Я старался не смотреть Вальке в глаза. Мы потихоньку спустились с чердака. В то лето мы перешли в восьмой класс. Нам было почти по пятнадцать. Деревенские дети быстро взрослеют. По разным причинам. В том числе и потому, что спят с родителями в одной избе – без перегородок. Да и домашние животные всегда перед глазами.

Валя спросила меня:

– А ты за родителями подглядываешь?

Я засопел и отвернулся. Отвечать не стал. Почему-то я решил, что обсуждать родителей не стоит. Даже с Валькой. Хотя кое-что я видел и слышал. Потому и перебрался летом на чердак.

Мама как-то сказала в ночи: «Он услышит!» Отчим ответил: «Ну и пусть слышит. Они уже с Хусаинкой вовсю!..» И добавил свое гадкое словечко.

Было слышно, как мама шлепнула Иосифа по спине и засмеялась. Чтобы не слышать повизгиваний Иосифа, я накрывал голову подушкой. Мама охала и постанывала тоже достаточно противно. Даже через подушку мне было слышно.

О случившемся у меня с Валькой в штабе я рассказал Хусаинке. Хусаинка был чеченец, кавказский человек. Он дружил с Лариской Тепленькой – дочкой командира воинской части, майора со смешной фамилией Тепленький. Сначала я тоже претендовал на Тепленькую. Но Хусаин отбил ее у меня. Несмотря на присущую горцам самоуверенность и ранний темперамент, опыт Хусаинки не сильно отличался от моего. Он только свирепо вращал глазами и выдвигал челюсть вперед, когда рассказывал, как он обжимал Тепленькую – ну, прямо всю обжимал! – когда они катались на лодке по Амуру.

Хусаинка сказал:

– Врешь, наверно!

– Что вру?

– Что у Вальки волосики растут. Ну… там…

– Правда!

– Под салютом всех вождей?!

– Под салютом всех вождей!

«Под салютом всех вождей» была самая страшная наша клятва.

Сильнее, чем «Гадом буду!»

– Если волосики есть, должно получиться, – задумчиво сказал Хусаинка.

В том-то и дело, что не получилось…

Я круто развернулся, рванул к Тане-гилячке на кухню и налил себе полную кружку синюшной браги.