Жук золотой

Я заметил одну особенность в поведении Жени-сан. Когда она была довольна ответом, японка тихо, но вполне отчетливо… рычала! Как бы выражая удовольствие. Знаете, издавала такой утробный звук, слегка похожий на урчание кошки, когда она ест свежую рыбу. Вот и на косе она урчала, когда Лупейкин заботливо расправлял над Женей брезентовый тент, сооружал некое подобие козырька от солнца, которое начинало вовсю жарить. И, пробуя коньяк маленькими глотками, она тоже порыкивала, видимо, переживая ощущение теплоты и благодати, которое всякий раз при принятии отличного коньяка разливается у вас внизу живота…

Вот именно, что всякий раз.

И обязательно внизу живота.

А уж как она зарычала, увидев в котелке белые ломти матицы – нашей главной нижнеамурской рыбы! Матица водится только в Амуре и его лимане. Достигает веса до тонны. На столе перед японкой была и черная икра, и красная, и наш дикий лучок, собранный в скалах. Сиротливым деликатесом стояла баночка прибалтийских шпротов, в которую аккуратно макал корочкой хлеба Лупейкин.

Все остальные закусывали дарами Амура-батюшки.

Многое запомнилось из того замечательного марш-броска на косу. Обгоревшая до малинового звона лысина пограничника Гены – его, кажется, звали Гена. Спящий в тени Николай Николаевич. Уже без галстука и ботинок. Все-таки по полкило коньяка на рыло, как говорили у нас в Кентёвке, доза ударная. Если учесть к тому же, что в распитии участвует женщина. К тому же, иностранка. Ее белое лицо, конечно, трудно назвать рылом.

Мы, наконец, разглядели Женю-сан.

Она была притягательной и симпатичной.

С европейским разрезом глаз.

Кульминацией знатного пленэра стало купание.

Первым в воду полез Геннадий-пограничник. Он оказался мускулистым и загорелым, в обтягивающих синтетических плавочках. Тоже, кстати говоря, японских. Мы заметили сразу, потому что были в теме. Мы многозначительно переглянулись. Неужели доблестные пограничники тоже не брезговали ченьдьжем? А как иначе добудешь модные плавки?! Гена воодушевленно крякнул, поплескал себе водой на грудь и подмышки и, набрав полную грудь воздуха, нырнул… Прошла минута, две. Погранец не выныривал. Лупейкин забегал по берегу, бормоча: «Япона-мать, утонул!» Гена вынырнул у дальних кустов. Не меньше метров ста пятидесяти проплыл под водой. Заухал, забил по воде руками. Так бился в утренних сумерках, на заре, таймень в заводях, еще одна знаменитая амурская рыба. Не такая огромная, как матица. Но тоже себе ничего. Под сто килограммов ловили.

Гена помахал нам рукой и закричал: «Испугались?! Я чемпион отряда по заныру!» И пошел саженками мерить тихую бухту у косы. На День рыбака в бухте купалась вся пьяная деревня, и пока никто не утонул.

Потом он вылез на берег, растолкал спящего под кустом тальника, с заострившимся носом, следователя и сказал: «Николаич, тебе охолонуться надо!» Лысина пограничника уже светилась, опаленная яростным амурским солнцем.

Николаич покорно разделся. Оказался в синих семейных трусах по колено. Снял с руки часы на браслете. Мы сразу же и узнали – знаменитые японские «Сейко», которые не сменяешь даже на трехлитровую банку икры. Думаю, что только на бочонок.

Очень дорого в наше время стоили японские часы «Сейко».

М-да… Они нас профилактировали!

По-бабьи пробуя воду ногой и тонко взвизгивая, Николай Николаевич зашел по пояс в воду, окунулся и тут же выскочил на берег. Пограничник распорядился: «Ну, что, Залупейкин, там у тебя еще осталось? Надо бы взбодриться». Наш Адик на Залупейкина не обиделся, а быстро метнулся под брезентовый тент. Принес кружки и непочатую бутылку коньяка! Объяснил: «Резерв главного командования!» Лупейкин всегда себя позиционировал, как сказали бы современные маркетологи, Главным командованием. Расплескали по кружкам. Николай Николаевич с отвращением хлебнул и закашлялся так, что Гена вынужден был колотить его по спине. Сам Гена тоже выпил и закрутил головой: «Какой-то коньяк у тебя забористый, Лупейкин! Сам, что ли, гонишь?!»

Тайну коньяка Лупейкина знал я один. В отдельном кармашке рюкзака лежала бутылка «Тучи», водки крепостью в 56 градусов. Ее выпускали на Охотском побережье. На водочной этикетке была изображена туча с падающими каплями дождя. Она стоила 3 рубля 86 копеек. На материке я никогда не встречал «Тучу», водку для крепких и суровых мужиков, которые валили лес, искали золото и ловили матицу весом в тонну. «Туча» была частью тайного плана Лупейкина. Он знал, что понадобится добавка. «Маненько не хватило», – говорят в таких случаях у нас в деревне. А не хватало всегда. Лупейкин слил «Тучу» в бутылку с остатками коньяка, чтобы злобный напиток приобрел нужный – коричнево-золотистый оттенок.