Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра

Я стояла за шкафом и обдумывала план, как завтра во время прогулки в детском саду пролезу через дырку под забором и уйду навсегда. Но тут подошла бабуля Мартуля. Посадила меня на колени и заплакала: «Дура я старая. Больно было?». Я, забыв про план бегства, обхватила ее шею и горько разрыдалась.

Вернулась с кухни мать и заметила на это:

— Ну ты погляди! Неисправимые какие — что бабушка, что хулиганка. Опять обнимаются!

В притоне

Когда на деревьях появились почки — а случилось это на второй день после получки, — у отца беспокойно заблестели глаза. Он перестал бриться и все ходил по квартире, почесывая голову, — готовился уйти в запой. Ни мать, ни бабуля Мартуля не замечали этого. Когда отец взял куртку и уже собрался идти, я сказала:

— Я хочу с тобой!

Отец поколебался, постоял у двери, глубоко вздохнул и ответил:

— Пойдем.

Мы пошли по улице Второго Интернационала, мимо двухэтажных деревянных домов, по разбитой асфальтовой тропинке, по обе стороны которой стояли высокие тополя. Тропинка привела нас в незнакомое место — на широкий проспект, по которому ходили трамваи, ездили машины и спешили люди. Как легко, оказывается, можно было попасть в шумное неизведанное пространство, просто идя прямо по узенькой тропинке, — изумлению моему не было границ.

Отец зашел в пирожковую, купил два пирожка — один мне, с повидлом, другой себе, с мясом, — и грустно принялся жевать, поглядывая на пивной киоск через дорогу.

В пирожковой все три стола были заняты сосредоточенно жующими людьми. Только один стол — круглый, на очень высокой металлической ножке — был свободен. За него мы и встали. Точнее — встал отец. А я осталась где-то внизу, на уровне мхов и лишайников. Я высасывала из пирожка яблочное повидло и смотрела на ногу отца. Нога была в серой штанине с заплаткой на коленке. На стене висел плакат, а на нем был нарисован улыбчивый едок пирожков. Перед едоком стоял стакан молока и, само собой, тарелка мясных тефтелек. А вот пирожок едок держал в вытянутой руке — он показывал его посетителям заведения.

Так вот, значит, как выглядел притон, в который шлялся отец после получки. И хотя люди здесь тихо жевали свои пирожки, а продавщица мирно читала газету, я понимала, что притон — это опасное место.

— Я куплю стаканчик пива? — наконец спросил отец и кивнул на пивной киоск через дорогу.

— Нет.

Отец помолчал, беспокойно почесал голову и через минуту добавил:

— С одного стаканчика не опьянею. Ты не бойся. Куплю?

— Нет. Идем домой, — я взяла отца за руку и потянула за собой.

— Дом в другой стороне.

Это меня изумило еще больше — оказывается, чтобы попасть домой, недостаточно было просто идти прямо, как шли, нужно было еще угадать правильное направление. Я растерялась: пространство искривляется, что ли?

Отец отвел меня домой, где бабуля с матерью, как выяснилось, потеряли меня и места себе не находили. Я подождала, пока они отчитают отца, а потом с гордостью сказала матери:

— Я не разрешила ему пить пиво!

— Молодец, — не проявив радости, ответила она.

Вечером отец все же ушел из дома и не появлялся три дня.

Мое происхождение

Однажды мать решила записать на бобинный магнитофон, как я рассказываю сказку про зайца в лубяной избушке и лису в ледяной.

— Ну вот… и заяц заплакал… — старательно произносила я.

— На каждом шагу у тебя «ну вот»! — сделала замечание мать. — Заново рассказывай, дед Мазай.

Мне хотелось исправиться, но предательское «ну вот» снова и снова срывалось с губ. Наконец мать махнула рукой: ну тебя, говори, как умеешь. И я, с осознанием, что безнадежна, досказала историю лисы, зайца и их избушек. Мое «ну вот» осталось в вечности, представителем которой на земле стал бобинный магнитофон «Соната-303».

Я хотела исправиться, чтобы мать была довольна мной. Возможно, мне следовало узнать тайну моего происхождения, чтобы понять, в чем моя ошибка. Может быть, я не человек — и именно это не нравится матери.

Мне представился случай выяснить это.

В конце апреля у отца сильно заболел живот — он лежал на тахте в Маленькой комнате и корчился, как червяк, которого бросили в кипяток. Мне было страшно за него, потому что червяки в кипятке долго не живут. Приехали люди в белых халатах и забрали отца в больницу, чтобы отрезать ему маленький придаток слепой кишки. Не зря мать сказала когда-то, что у него кишка тонка. Эта тяжелая болезнь теперь требовала неимоверных жертв от отца: он будет терпеть, пока люди в белых халатах отрезают ему воспалившийся придаток. Я надеялась, что после этого кишки у отца станут толще.

Когда его увезли в больницу, мать позволила мне спать с ней — на тахте в Маленькой комнате. Я перекочевала с бабулиной перины на постель моих родителей. Их тахта оказалась мягкой и не опасной, в отличие от «тридцатьчетверки» за шкафом в Большой комнате, котороя все еще притворялась тахтой деда.

Мать легла рядом — и я поняла, что это самый подходящий случай выяснить тайну моего происхождения.

— Как я появилась? — спросила я.

Она задумалась, а потом зачем-то рассказала мне, как встретилась с моим отцом.