Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра

Я останавливалась, в раздумьях смотрела на карман залатанной кофты, из которого должны были выползти тараканы, и, оценив ситуацию, снова продолжала долбить ведерком в пол.

Но иногда, когда у Существа ничего не болело, оно подзывало меня к тахте и начинало рассказывать, сколько у него на дворе было кур, какие крупные яйца они несли, как сухим сеном пахли бревенчатые стены в доме, как тепло было спать на печи зимней ночью и какой крупный виноград рос в саду раньше, в древние времена, когда по земле ходили динозавры, а по орбите планеты летел Гагарин. Я мало что понимала в рассказах Существа — просто сидела и рассматривала свои пальцы. Поэтому, когда Существо замолкало, я не придавала этому значения: мне было все равно — говорит оно или молчит. Ведь общаться с Существом было трудно: оно слышало только очень громкие звуки.

В один из таких дней, когда никого, кроме нас двоих, не было дома, мы сидели на тахте, а потом Существо просто замолчало. Посидев еще немного и соскучившись, я слезла с тахты и стала играть в кубики на полу.

Пришла бабуля Мартуля и обнаружила на тахте мертвое Существо, а на полу меня, строившую дом из деревянных кубиков. Бабуля села на стул и целый час просидела неподвижно.

На похоронах Существа я снова увидела Розу. В мой мозг навсегда впечатался кадр: равнодушным движением Роза поправляет платок на лбу Существа. Она не боялась трогать мертвецов — и это было в ней страшнее всего.

Роза учила: в гроб нужно положить нательный крестик и ничего больше не класть.

— Я случай знаю, — рассказывала она ровным голосом. — Свекор у одной женщины умер. А она ему в гроб альбом положила. Ну какой альбом? С этими, как их называют, фотографиями. И на одной фотографии она сама была, женщина эта. Закопали свекра. Сорок дней прошло, и женщина как раз на сороковой день тоже умерла. На сороковой день покойник разлагается уже, а душа землю покидает. Вот душа свекра ее с собой и забрала. А не положила бы в гроб свою фотографию, а только крестик, пожила бы еще.

Я долго думала об этой истории, и через несколько дней подошла к бабуле Мартуле и попросила:

— Никогда не давай Розе мою фотографию.

Тень бога в мертвых деревьях

Бог поместился в спичечный коробок. Его спрятала туда старая татарка Бабанька, та самая, что превращалась в рыжую собачку на пустыре.

Встречая меня в подъезде, Бабанька всегда совала мне то конфету, то пряник, то пятикопеечную монетку. Морщила в улыбке маленькое лицо, обрамленное цветастым платком, и кивала: «Котфета!», «Пиряник!» или «Деньга!». А тут сказала: «Бог!» — и сунула мне в руку спичечный коробок. Внутри этого коробка была твердая, как камешек, красная фасолина.

Вечером я рассмотрела бога получше — к моему изумлению, он оказался вовсе не фасолиной, хоть и был на нее очень похож. Бог оказался камнем — темным, овальным, с трещинкой посередине, узкой, как зрачок рептилии. Я назвала его глазом динозавра и спрятала в карман шубки из искусственного бурого меха, в которой была похожа на игрушечного медведя. Правый карман этой шубы был моей сокровищницей — в него утрамбовывался всякий сокровенный мусор: фольга от шоколадки, трехрогая веточка, ключ от шкафа, который целый месяц искала бабуля Мартуля, пожеванный комочек клубничной жвачки, стеклышко от пивной бутылки, кусок зеленой проволоки, окаменевший носовой платок, спичка с отгрызенной головкой (съесть головку сгоревшей спички — значило попробовать «солдатскую соль»), голый пупсик и пуговица (пупсик был просто пупсиком, а пуговица — его часами). А теперь прибавился еще и спичечный коробок с богом внутри. Наверное, после этого карман и стал бездонным — когда бабуля Мартуля вытряхнула на пол все, что там было, домашние недоумевали: как оно все поместилось в кармане детской шубки?

Старую татарку звали Аниба. Но все в доме называли ее просто баба Анька, что в разговорной речи сокращалось до бессмысленного «бабанька», как будто она была антропоморфным существом вроде домового — кикимора, бабай, бабанька.

У нее была дочь — очень красивая девушка Тамара. Тамара работала на почте. Я видела, как она кидала в наши почтовые ящики письма, доставая их из своей сумки, а раз в месяц стучала в двери стариков и выдавала им пенсию. Молчаливая и гордая дочь Бабаньки никогда ни с кем не здоровалась. У бабули Мартули в шкафу висело единственное вечернее платье из черного бархата, которое она хранила с молодости. У Тамары были волосы, как это платье, — бархатные и длинные. Очень тонкая, она мне напоминала мертвую царевну с картинки из книжки. Я хотела быть в точности, как она, когда вырасту. Правда, с одной, но существенной поправкой: точно такой же, только высотой с пятиэтажный дом.

О том, что Тамара похожа на мертвую царевну, я рассказала матери. Ей почему-то это очень понравилось, и она с тех пор только так и называла Тамару в разговорах с бабулей — Мертвая царевна.