Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра

Приходил отец с работы. Если он был трезв, мы садились смотреть телевизор, а затем шли спать. Если же он был пьян, мать с бабушкой отчитывали его и шли смотреть телевизор одни. Я крутилась возле отца на кухне, а он доставал из холодильника шматок замороженного мяса, срезал ножом несколько ломтиков и поджаривал на вилке над конфоркой.

— Вкусно, попробуй! — протягивал он мне.

Застав нас за поеданием полусырого мяса, мать с бабулей накидывались на отца:

— Последние мозги пропил! Зачем ребенку эту дрянь суешь?

Когда отец приходил после недельного загула без копейки, у матери раздувались ноздри, словно ей не хватало воздуха, чтобы это пережить. В такие минуты мир для нее становился плоским, все вещи превращались в тени, кроме одной — вины моего отца перед нею.

Ей казалось, что поступки отца — это безусловное зло, которому нет оправданий. Она презирала его, будто он был созданием, стоящим намного ниже нее на эволюционной лестнице, — как крокодила. Но разве скорпионы в пустынях и крокодилы в реках — не свидетельство разнообразия мирового генетического кода? Разве они не прекрасны? Нет, люди считают, что крокодилы и алкоголики — это безусловное зло.

Мне было жалко отца, жалко мать и бабулю Мартулю. Я могла бы показать им целый мир, изрезанный ходами в другие измерения. Но они бы не поняли ничего и вряд ли смогли бы путешествовать со мной. Единственный, кто понимал, — кот Тасик. Но его уже не было. Поэтому я хранила свою тайну.

Металлург в декабре

Наш район на окраине города назывался Металлургом. Он был застроен домами для рабочих двух заводов — Металлургического и Авиационного. В центре района лежал большой стадион, где тренировалась футбольная команда.

Длинную аллею, начинавшуюся у Металлургического завода, каждый апрель аннексировали грачи — они вили гнезда у макушек тополей и с граем кружили над улицей, как над полем оконченной битвы.

На Сталинабадской улице работал обувной магазин, Дом культуры Металлургов и кинотеатр «Октябрь», на улице Строителей была булочная и двухэтажная общественная баня, а на Республиканской — библиотека. И только на улице Второго Интернационала среди тополей стояли старые деревянные дома.

Был на Металлурге и парк с озером. А в парке было чудо — вечный, и зимой и летом одинаковый, новогодний комплекс: большие гипсовые фигуры Деда Мороза и Снегурочки, пять молодых елей, которые в конце декабря украшали мишурой и гирляндами, качели, карусель и горка.

Зимним вечером в декабре мать везла меня на санках в парк. Красная от мороза и впечатлений, я каталась с ледяной горки и все норовила залезть на гипсовый валенок Деда Мороза. Пять молодых елей сияли огнями, а на их макушках блестели звезды. Кругом вопила, смеялась, визжала, падала, бегала, толкалась, сбивала друг с друга с ног и валялась в пушистом снегу детвора.

Потом мать сажала меня в санки и везла домой. Фонари, как часовые, выстроились вдоль заснеженной дороги. Мы шли мимо кинотеатра, украшенного новогодними флажками и плакатом с надписью «С Новым годом!». Мне хотелось спать под скрип снега под полозьями санок. Но, увидев на фронтоне ДК Металлургов бегущие змейки огоньков, я спросила:

— Что это такое, почему они бегут?

Эти огоньки меня восхитили. Мать не сразу поняла, о чем я. А потом объяснила:

— Они не бегут, они просто мигают по очереди. Сначала один фонарик, потом соседний.

— Но кто их зажег?

— Люди. К Новому году люди всегда украшают здания, это традиция.

Люди, зажегшие эти бегущие огненными змейками фонарики, меня тоже восхитили.

Мать не восхищалась ничем. Она просто шла. Под ее сапогами скрипел наст. Дома нас ждал горячий чай. Через год к власти придет некий Горбыль, меченый родимым пятном по лбу, и Империя зла ощутит неотвратимое дыхание перемен. Как хорошо, что в тот вечер мы не знали об этом ничего.

Роза и мертвецы

В феврале по телевизору показывали похороны генсека Андропова. Бабуля Мартуля смотрела и плакала. Эти похороны навели ее на мысль, что нужно привезти из далекой деревни Существо — мою прабабку Ульяну Прокопьевну. Люди умирают быстро — был человек и нет его. А прабабка в последнем письме написала, что совсем плоха и ходить самостоятельно не может.

Против этой затеи высказался отец: «Всех теперь, что ли, в квартиру тащить?». Но бабуля Мартуля проявила настойчивость и перевезла Существо в наш Город на Волге.

Вскоре из своего старого дома Существо переселилось в нашу Большую комнату и заняло тахту деда за шкафом. Мне оно делало замечания: «Света, не прыгай! Света, не вертись, голова от тебя кружится! Света, не грызи ноготь, улитка в животе заведется!». Существо сидело на тахте целыми днями и ворчало.

Часто по выходным меня оставляли одну с Существом: бабуля Мартуля была на дежурстве в цехе, а мать с отцом отправлялись гулять. Мы сидели молча, пока я не начинала барабанить об пол игрушечным ведерком. Существо говорило:

— Не стучи!

А я, бесчувственная скотина, еще сильнее начинала стучать.

— Кому говорю, не стучи! Сейчас тараканов на тебя напущу, вот у меня в кармане сидят, — пугало Существо.