Жуки в муравейнике. Братья Стругацкие

Атмосфера хоть заметно более красочна, по сравнению с другими книгами, все же местами остается художественно нелицеприятной. «Шоссе, очень грязное, с глубокими безобразными колеями, с торчащими обломками бетонного покрытия, дурно пахнущее и очень, очень радиоактивное», «смрадное», «облепленное грязью», «зараженный перекресток», «волна смрада», «тухлая радиоактивная жижа», «зловонный пустырь», «стены были покрыты плесенью и трещинами», «баба под конец расклеилась», «озаренная нездоровым гнойным светом» (едва ли такое прилагательное вообще можно применять к слову свет), «захарканные стены», «посередине площадки ведро с помоями», «Перестань орать, сволочь… хлипкая дрянь» «заткни ему пасть», «Воняло потом, грязью, парашей. Табачный дым ел глаза».

Солдаты в книге ладно если «бурчат», «шипят» или «гаркают», но когда они начинают «вякать», «крякать» и «каркать», согласитесь, это уже звучит крайне не литературно.

Ругательства «Массаракш» оригинальны и идея добавить его для оживления атмосферы в целом мне нравится, но уж так назойливо, слишком уж часто к месту и не к месту Стругацкие стараются сделать на нем акцент даже в теле повествования, а не в диалогах героев.

Конечно же, книга не лишена многочисленных шероховатостей. Типичные повторы по-стругацки по-прежнему бросаются в глаза внимательному читателю. («Вы, все, оболваненные болваны»), («сопляк ты сопливый»), («назвал его слепым слепцом»), («Очень много злости, очень много страха, очень много раздражения… Они все здесь раздражены и подавлены, то раздражены, то подавлены»), («Принц-герцог что-то говорил, и Максим что-то говорил…»), («кабина задрожала мелкой дрожью»), («Прокурор взял наушник. Он не хотел брать наушник, он даже не знал, что берет наушник, он даже вообразил себе, будто не берет наушник…»), («..и не дать никому задеть себя, и попасть под зеленый свет, а потом снова попасть под зеленый свет…»).

Внимательный читатель может здесь встретить и весьма странные литературные обороты, которые обычно встречаются у молодых авторов, но никак не у зрелых писателей. Типичный пример — «— Ну-ну-ну, — сказал ротмистр с непонятной интонацией», «— Да, — сказал Мак с непонятной интонацией.» Повесть изложена от лица всевидящего автора, а не от первого лица. В таком случае кому непонятна интонация? Кому именно не уточняется, а всевидящему автору она не может быть непонятна по определению. Она может быть высокомерной, заносчивой, даже пусть странной, но никак не «непонятной». Эти пояснения после прямой речи героев (не один раз встречающиеся в повести) просто лишены стилистической красоты. Тем более, что в следующей же части трилогии о Каммерере мы видим куда более приемлемую формулировку для выражения того же самого, а именно «сказал он бесцветным голосом».

Ко второй половине книги «Обитаемый остров» очищается и раскрашивается. Стругацкие даже вписывают приятные глазу описания вроде «радиация наверху почти не чувствовалась, ветерок был сравнительно чистым и приятно охлаждал горящую кожу». Мчащийся по заданному курсу на танке Максим демонстрирует нам приятную атмосферу и динамику одновременно. Это кажется невероятным, но даже в землях мутантов, авторы не прибегают к тошнотворным описаниям и ограничиваются эстетически сдержанными, но в тоже время емкими и короткими мыслями главного героя — «Максима сначала корежило с непривычки, но он быстро привык». И это очень радует читательский глаз. Наконец-то авторы включили режим разумного самоограничения и не стали прибегать к нелитературным описаниям страны мутантов. Читатель с воображением вполне в состоянии додумать это сам, исходя из уровня культуры своей души.

В предыдущих книгах Стругацких ко второй половине произведения я обычно погружался в печаль, ибо читать становилось все скучнее, но это произведение ломает стереотип. Сквозь течение глав «Обитаемого острова» мы словно наблюдаем, как растут Стругацкие как авторы, делая декорации менее детскими, раздражающе зловонными. Типичным примером позитивного сдвига является описание в начале пятнадцатой главы. «Комнатка была маленькая, с единственным окном без стекла, выходившим на огромный, загроможденный развалинами, заросший диким кустом серо-рыжий пустырь. Обои в комнате пожухли и скрутились — не то от жары, не то от старости, — паркет рассохся, в одном углу обгорел до угля. От прежних жильцов в комнате ничего не осталось, кроме большой фотографии под разбитым стеклом, на которой, если внимательно присмотреться, можно было различить какого-то пожилого господина с дурацкими бакенбардами и в смешной шляпе, похожей на жестяную тарелку.»

Обратите внимание, какими менее отталкивающими становятся декорации книги. Да, они реалистичные, да они не описывают ничего прекрасного, но самое главное они не переходят пределы недопустимой эстетики, за которым начинается читательское отвращение. Именно такой сдержанности в описании не хватает, скажем, «Трудно быть богом» и «Гадким лебедям».