Журавли над школой

Но Галка не стала прыгать и не побежала за мной. Она тихонько слезла с сарая по лестнице и тихо-тихо пошла по протоптанной ею дорожке к лесу. Этого я не ожидал. Ошеломленный тем, что случилось, минут десять стоял я, прислонясь к забору, а потом, когда Галка скрылась в лесу, осторожно, как и вчера, пошел за ней.

Она сидела на том же камне и в той же позе, подобрав ноги. Только не было веточки в ее руке. И как-то низко-низко опущена голова. Я остановился за деревом и думал, что же мне теперь сказать ей. Но я не успел вымолвить ни слова. Заметил, что плечи у Галки вздрагивают. И понял, что она плачет.

Да, Галка плакала. Смелая и гордая Галка, гроза всех мальчишек, умеющая прыгать с крыши сарая и бегать быстрее нас всех, плакала. Я сам это видел. Это было до того удивительно, что я не посмел подойти к ней. Осторожно, стараясь, чтобы не хрустнула случайно попавшая под ногу ветка, отступил назад и тихонько побрел домой».

СТАРАЯ ФОТОГРАФИЯ

«Здравствуйте, дорогие мои ребята Костя и Лида!

Ну, право, мне совестно. Что это вы взялись меня величать товарищем курсантом да Алексеем Павловичем? Какой же я Павлович? Мне и лет-то всего восемнадцать. Так что зовите меня просто Алешей. Меня и здесь, в училище, товарищи все так зовут.

Вы пишете, что составляете сейчас списки тех, кто служил в партизанском отряде «Мститель», и тех, кто помогал партизанам. И я думаю, что вы пошли дальше нас. Мы такие списки составить не догадались. От души желаю вам успеха.

Теперь, когда вы познакомились по моему первому письму с моей одноклассницей Рыжей Галкой, я расскажу вам, с чего начался наш поиск. Наши дома стояли рядом. Галкин и мой. Когда-то на месте нашего дома был пустырь. Отец после войны, как мне рассказывали, облюбовал этот уголок и построился. А Галкин дом старый. Он стоял тут и до войны. Деревья в саду у них тоже старые. Мне нравился Галкин сад. Он гуще и тенистее нашего, ухоженного. И птиц там водилось больше. По обе стороны невысокого заборчика, разделявшего наши усадьбы, росла малина. Но почему-то на нашей стороне никогда не было ни одного гнезда. А у Галки всегда селились малиновки. Когда я был еще совсем маленьким, Галка часто хвасталась мне их гнездышками, с гордостью, поднявшись на цыпочки, показывала маленькие пестренькие яички, лежавшие на пушистой подстилке, а потом и беспомощных голеньких птенцов. Когда появлялись в гнезде яички, а затем выводились птенцы, Галка не знала покоя. Она выносила из дома и ставила на некотором расстоянии от малинника табуретку и по целым дням сидела на ней, караулила, чтоб случайно забредшая кошка не разорила гнездышко. Загнать ее вечерами домой спать можно было лишь с величайшим трудом. А утром чуть свет она уже опять сидела на своем табурете, делая вид, что читает книгу. Но больше, чем в книгу, она глазела по сторонам, отгоняя собак, кошек, ворон и сорок.

Потом Галка поняла, что необязательно все время сидеть около малинника. Птички сами умеют охранять свое гнездо и при приближении врага поднимают такой крик, что за версту слышно. Можно спокойно сидеть дома и выбегать только на этот сигнал тревоги. А когда у нее появились голуби, она и вовсе перестала наведываться в малинник. Только я иногда, подойдя к заборчику со своей стороны, заглядывал в заросли и, найдя гнездо, любовался забавными птенцами.

В тот день малиновки что-то очень уж раскричались. И я вышел, чтобы взглянуть, кто побеспокоил их. С соседней усадьбы доносился громкий, раздраженный разговор. Раздвинув кусты, я увидел Мишку, его мать и мать Галки. Показывая синяки на Мишкином лице, Тоболиха кричала:

— Злодеи! Вы мне за это ответите! И ты, и твоя зловредная дочка. Яблоко от яблони, говорят, недалеко падает. Самой людям в глаза смотреть стыдно, и дочку к тому же приучаешь. Это надо же, так изуродовать мальчишку! Живого места не оставила! Нет, это вам не при фашистах. У нас Советская власть. Она призовет к ответу.

Тоболиха держала широкой ладонью Мишкину макушку и все старалась повернуть его лицо к свету, чтобы ярче сияли синяки, а он всячески увертывался.

Наша соседка была очень расстроена.

— Успокойтесь, — говорила она. — Этого больше не будет. Я поговорю с Галей. Верно, она девочка темпераментная, вспыльчивая. Я поговорю…

— Тут не говорить, а пороть надо! — шумела Тоболиха. — Ремнем всыпать по заднему месту, чтоб три дня сесть больно было. Вот тогда подействует. Да я еще найду на вас управу! Так не отделаетесь, не те времена.

Она еще долго кричала и бранилась, а Анна Петровна терпеливо слушала ее и все обещала, что это больше не повторится. Галка же ни слова не вымолвила за время всего разговора. Только сердито посматривала из-за материнской руки.

Наругавшись, Тоболиха взяла за руку сына и со словами: «Пойдем, Миша, пойдем, дитятко» — удалилась.

Галка, вывернувшись из-под материнской руки, пошла к дому. Анна Петровна остановила ее:

— Погоди, Галя. Надо же нам с тобой поговорить.

— О чем говорить-то? — обернулась Галя.