Журавлиная ночь

…Кременецкий вышел на тёмный ночной перрон — и тут раздалось шипение дверей поданной на посадку электрички. От пронизывающей прохлады ещё больше захотелось спать — но он не стал подниматься в ближайший вагон с другими пассажирами, а быстро пошёл к хвосту, где, похоже, в последний вагон никто не садился…

(«Но не рискованно? — спросил Тубанов. — Всё-таки там будет один! Ночью…»

«Не хочет привлекать внимание», — ответил Мерционов.)

…Кременецкий поднялся в пустой вагон — и сел сразу за выступом переборки. Так он не будет виден из тамбура… Правда, свет в вагоне был ярок, и он почти ничего не видел за окном — разве что приблизив лицо к стеклу, и закрывшись ладонью от света, зато сам был хорошо виден снаружи — но занятое место решил не менять. Тем более — пока никого, можно сменить шорты на брюки… Но надо ли? Брюки — не того размера, застегнув — не сможет сидеть, а встав по забывчивости в расстёгнутых — обратит на себя внимание! Хотя, как одет сейчас — выдавало истинный возраст, или просто вызывало странную реакцию у некоторых…. Расчёт был, что с виду сойдёт за молодого иностранца («свои» с определённого возраста обычно одевается иначе), и никто не полезет с вопросами — но не представлял, что так многие либо дурно воспитаны, либо даже… что? Вдруг понял, что не очень и представляет это второе «либо»…

(«Зато представляем мы, — откликнулся Мерционов. — И общество, по идее, человеческое, но…»

«А подразумевается… — уточнил Тубанов. — Хотя считалось: строим лучшее, совершенное общество!»

«Давайте без этих параллелей, — ответил Вин Барг. — Просто смотрите…»

«И кто тогда знал, какие мысли возбуждает у некоторых взрослых», — добавил Ареев.

«А потом: «гомосексуализм — это болезнь»! — не выдержал Мерционов. — Нет, а если вправду — щипцами, как больной зуб? Или — из гранатомёта, чтобы это их «мужское достоинство» вместе с животом клочьями отнесло на километр?»

«Как не понять, — ответил Тубанов. — Но не услышал бы он…»)

…Кременецкий, не став переодеваться, так и остался у окна слева по ходу. Он думал дождаться, пока пройдут остатки сонливости, и отправиться искать схему местных линий (должна быть где-то в поезде) — но, подняв взгляд, увидел её… прямо перед собой! Не заметил сразу! Когда нельзя туго соображать и спросонья…

Пока он боролся с остатками сна — раздалось шипение закрывающихся дверей. Он привстал — и медленно, осторожно обернулся. Странно: он и сейчас был один! В хвостовой вагон больше никто не сел! Но так даже лучше… Он выглянул из-за переборки, увидел через стекло в соседнем вагоне ещё нескольких пассажиров, не заметивших его — и, вновь поспешив укрыться за выступом, стал разбираться в схеме…

Линию, по которой ехал сейчас, он нашёл сразу. Правда, самым большим кружком был обозначен не областной город — а соседний райцентр, конечная станция электрички. Но всё равно: ещё две остановки, другим пригородным поездом — и он у цели!.. А вот Старогерцога на схеме не оказалось. Хотя Моисей и не говорил, что там есть действующая станция… Значит — либо и пригородные поезда проскакивают его без остановки, либо там — вовсе лишь тупиковая, подъездная ветка к заводу или леспромхозу. Теперь ещё спрашивать кого-то, как добраться…

(«Так где это? — не понял Кламонтов. — Всё-таки… Ровно и Здолбунов?»

«И на что он рассчитывает?» — спросил Мерционов.

«Но, понимаешь… Ведь получается, это — в окрестностях Ровно!..»)

…Кременецкий вдруг снова ощутил так мешавшую в жизни неуверенность. Хотя и не только это: он не имел права обращать на себя внимание! И вот — предстояло заговорить с кем-то незнакомым на такую, возможно, рискованную тему, как местонахождение Старогерцога! А вдруг собеседник спросит: что у него там за дела? Не говоря уж, что неуверенность и не дала сообразить: как, с чего начать сам разговор с «людьми иной фазы»? И думал же всё время — на вокзале в Тернополе, в электричке до Красне (да, так — не «Красное», а «Краснé», с ударением на последнем слоге, все почему-то называли эту станцию), и весь остаток вчерашнего дня уже в этом Красне, пока не заснул на вокзале!.. (А снилось, как вдруг вспомнил — что бежал то вверх, то вниз по лестничной клетке какого-то дома, а за окном на любом этаже неизменно оказывалась виселица с трупом, будто преследуя его!) И вот уже на исходе ночь 13 июля, и едет он в другой электричке, до Здолбунова — а какие первые слова скажет «людям иной фазы», так и не решил…

(«И всё же Здолбунов! — повторил Кламонтов. — Но как? Не понимаю…»

«И я, — ответил Мерционов. — То есть… не понимаю, в чём проблема! Хотя сам этих мест не знаю…»

«А я думал, что знаю! — ответил Кламонтов. — Вот в чём проблема!»

«Хочешь сказать… — Тубанов не решился сразу продолжить. — Там уже не совсем наша реальность?»

«Спокойно… — вырвалось у Кламонтова. Он имел в виду не это. — Разберёмся…»)