Журавлиные клики

— Ты меня не трожь, — просипел Федор. Он недолюбливал Фомича, старика вредного, известного на деревне ядовитым языком, и сейчас сердился на Генку за то, что тот окликнул скотника и завел с ним тары-бары.

— А почему я тебя не могу трогать? — спросил Фомич, буравя взглядом Федора, которого, в свою очередь, не уважал и не любил. — Подумаешь, фря какая!..

— Да будет вам, деды! — крикнул Генка, пугаясь надвигавшейся ссоры. — Сегодня — праздник пресветлый. Сегодня не ругаться надо, а лобызать друг друга, прощения просить за обиды прошлые и будущие… Выражаясь фигурально.

— Так я ж его не задевал, — с пьяной готовностью мириться и целоваться просипел Федор. — Я к нему с полной душой…

— С душой? — Фомич невозмутимо попыхивал папироской. — А есть она у тебя, душа-то? Пропил ты, брат, свою душу…

— Хватит, Фомич, хватит, — умолял старика Генка. — Расскажи-ка лучше нам с Пал Ванычем, какие привесы получаешь. Слыхал, по девятьсот грамм в сутки на голову?.. Молодец!.. А ты вот, Пал Ваныч, возвернешься в город — побеседуй со своей супружницей, моей дорогой тетей: мол, так и так, живет в таком-то селе передовой совхозный животновод такой-то. Хотя ты, мол, и не знаешь его, и спасибо ему никогда не скажешь, а это именно он тебя мясцом кормит… Фомич наш… Говядинкой да телятинкой.

— А и верно, расскажи, — с достоинством вымолвил Фомич. — Работа моя всему народу нужная. — Он покосился на Федора. — Не то что бегать вокруг озера да на рыбаков городских материться…

— Ну, нет, дед! — крикнул Генка. — Тут я войду с тобой в противоречие. Дядь Федина работенка, она, конечно, не пыльная, но совхозу тоже нужная. Не будь дядь Феди, городские всех бы карасей повыловили.

— А на кляпа они тебе, караси-то?

— Не мне они нужны — совхозу.

— А совхозу зачем? Я понимаю, карпа завести, а дикий карась зачем совхозу?

— Как зачем? Деньги брать. У дядь Феди такса: гони рупь, коль пришел с удочкой.

— Вот он себе на зарплату и сшибает рубли, дядь Федя твой. Только и себя не оправдывает, потому что рупь в кассу совхозную сдает, а два утаивает — на пропой… Втунеяд твой дядя Федя, вот он кто такой!

— Сам втунеяд, — вскинулся Федор. — Я в ин день по двадцатке совхозу даю.

— Ври больше. Ты думаешь, не знаю, за что тебя, втунеяда, директор при озере держит. Карасей ему к столу поставляешь. Он их со сметаной трескает… Что, не правда?

— Это ты о директоре-то так? — зловеще оглядываясь вокруг, с притворным испугом закачал головой Федор. — О Кузьме Кузьмиче? Ну, погоди, малый, дождешься…

— Это вы с директором дождетесь, — сказал Фомич, выплевывая до корешка выкуренную папиросу и поднимаясь. — Я в народном контроле состою. Мне спокойно глядеть, как денежки казенные транжирятся, — не к лицу. Я вас с Кузьмичом выведу на чистую воду, едрена-вошь!

— Сердит! — восхитился Генка. — Ой, сердит!..

Старик пошел прочь. Федька с ненавистью глядел ему в спину. Фомич обернулся:

— Федор!

— Ну что еще тебе?

— А ведь мы с тобой когда-то чуть ли не дружками считались. Помнишь?

— Ну, помню, положим…

— А помнишь, каким ты работником был? Не то что на весь совхоз, на весь район гремел… Что же ты теперь как-то… опустился?

— А иди ты знаешь куда! — крикнул Федька. — Давай шагай своей дорогой!

— Получил на орехи, Федор Васильевич? — засмеялся Генка, когда скотник ушел.

Федор сидел набычившись. Настроение у него испортилось.

— Наливай, что ли, — сказал он Генке. — Я сейчас на озеро пойду. Их там понаехало, знаю, карасятников этих, даром, что праздник. Я их отучу бесплатно ловить. Душу вытряхну!..

— Мысль! — обрадовался Генка. — Мы с Павлом Ивановичем с тобой. Будем отдыхать у воды, на бережку, как курортники на пляже… оттуда и в Маркатушино можно. Прямым ходом. — Генка вскочил. — Сию минуту машину пригоню. Ждите здесь!..

Через пятнадцать минут он мчал их к озеру. Старенький грузовик аж стонал, молотя колесами по рытвинам и ухабам. Там, где дорога делала крюк, Генка гнал машину напрямик, без дороги, по кочковатому полю, по буграм и низинам. Федьку с Павлом Ивановичем угораздило забраться в кузов, и теперь они катались там от борта к борту, не в силах задержаться, схватиться за что-нибудь, наживая богато синяки и ссадины.

Наконец Генка резко затормозил, они ударились в последний раз в переднюю стенку кузова и опасливо приподняли головы. Павел Иванович, охая, держась за здоровенный желвак на лбу, выглянул наружу. Перед ним расстилалось не то чтобы славное море, священный Байкал, но довольно большое озеро, по которому жестковатый ветерок мая гнал вспененные, с гребешками, похожими на белых пудельков, волны. И не случайно Павлу Ивановичу гребешки волн напомнили лучших друзей человека: он сам был владельцем чудеснейшего пуделька, которого очень любил и вынужденно оставил на время своего отсутствия на попечение жены. Павел Иванович вдруг заскучал по собачке, захотелось ему домой, в город. А тут еще ушибленный лоб ломило…