Журнал «Байкал» 2010–01

Но мир еще широк.
Но я разорван от надира до зенита
И вырван из своей домашней скорлупы.

Видел П. Антокольского несколько лет назад в «Литературном музее» на Петровке, где проходила встреча с Арсением Тарковским. Был сухонький старичок, с молодой дамой, видимо, внучкой, сопровождавшей его. Тарковский читал свои вещи мерным спокойным голосом, и его интонация и строй стихов странным образом навевали тоску по серебряному веку.

* * *

А мне бы нежности
и тихой радости
и человечности
до самой старости.

А мне бы улыбаться,

но почему же так
все чаще пальцы
сжимаются в кулак?

26.5. Среда.

В Ленинке — ксерокс Б. Лауфера, глава о буддийской литературе (из его книги «Очерки монгольской литературы»), Snellgrove из книги «Гималайская цивилизация» и Хайссига. Вечером перевод рассказа David-Neel о тулку. Жутко интересный. Двойник человека, возмечтавшего о бессмертии. Девушка, убитая им, возмездие. Книга Падмасабхавы, обещавшая бессмертие, остается недоступной. Тулку не доходит до нее.

* * *

Поток людей, поток, поток.
Бесконечный, суетный поток.
А я песчинка, капелька всего лишь
в потоке этом городском,
бурлящем в тесных берегах
человеческого эго.
О Вечное Синее небо,
из глубины мироздания,
с его невидимых вершин,
где обитают, наверное, небожители,
кем я кажусь оттуда —
не более чем травинкой на лугу,
не более чем песчинкой
в караване барханов, кочующих в пустыне.
Поток, поток… Он течет, течет, все быстрей, все неудержимей.

Чем же я отличаюсь от людей, братьев моих — песчинок? Может, тем, что никогда не спешу с толпой, словно в запасе у меня персонально целая вечность. Может, тем, что очереди за дефицитом для меня — как вид изощренной пытки, переживаемой целой страной. Может, тем, что пишу стихи, говорят, неплохие, и тешу себя надеждой, что кто-то сверху все-таки смотрит за мной…

Помню, в детстве родители купили мне юлу. Мне страшно нравилось смотреть на нее, когда она, заведенная, кружилась на кончике своего стержня вокруг собственной оси посреди комнаты, а потом медленно, израсходовав кинетическую энергию, заваливалась набок. Не так ли и мегаполис, как заведенная гигантская юла, вращается вокруг Останкинской башни, как вокруг собственной оси, вращается, пока вращается.

27.5. Четверг.

С утра поехал прямо в ИВ АН. До 1 часа посидел в библиотеке, читал диссертацию В. Дылыковой, II главу о житийном жанре. Много описательности, пересказы «Намтара» Падмасамбхавы, «Намтара» Миларайбы.

Днем — встреча на квартире у Саши Соловьева, на Никитских воротах.

С. С., пожалуй, самый старый и близкий мне из моих московских друзей. Хорошо знаю его родителей, отец — из московской чиновничьей элиты, мать Ольга Александровна — врач, прошла войну. Хорошие русские люди. В годы аспирантуры я часто заходил сюда, поскольку жил рядом, на Малой Бронной. Однажды в лифте столкнулся лицом к лицу с артистом Папановым, жившим в этом доме. Он был в неглиже, но я его сразу узнал, но виду не подал.

У Саши жена Вера полная его противоположность, волевая и целеустремленная, биолог, кандидат наук и мастер спорта по плаванию. С Сашей они живут по-французски, отдельно друг от друга, хотя у них есть общий ребенок. В последние годы С. С. стало тянуть на толстовство. Мечтает подыскать где-нибудь домик в Подмосковье, быть ближе к земле.

К моему приходу Саша находился уже в обществе Вилены. Пришла Таня Юркова, скрипачка. Ее я не видел лет пять. Похорошела, кажется. Очень интересно рассуждала о звуке, рождаемом смычком. Столько оттенков у одного лишь звучания.

Больше всех говорила В. Дылыкова. Она как проповедница и вместе с тем как весьма светская женщина. Сегодня ее конек — Калачакра (кала-время, чакра-колесо). Попросила меня почитать Н. Гумилева. Из окна открывается хороший вид на ул. Герцена и Суворовский бульвар.

Я балкон открою, потому что душно.
Подышать Москвою мне сегодня нужно.
Я у Соловьевых, у друзей и близких.
Хорошо сегодня у ворот Никитских.

Около церкви, где, по преданию, венчались Пушкин и Натали — великолепный парк и лужайка. Семейство южных и северных деревьев, одуванчики — осколки солнца, трава сочно зеленая. А кругом шумит, течет Арбат, и кинотеатр повторных фильмов, и Тимирязев с голубем на голове, и манекены, почти как живые, в витрине магазина «Ткани». А лужайка — как кусочек рая Сукхавади.

* * *