Журнал «Если», 2001 № 08

— Мы будем стараться создать Икающий лес. Но сами понимаете: одно дело прочитать, совсем другое — увидеть. Когда, например, появляется вертолет, то в книжке это хорошо, а в картине может оказаться плохо. Вот этого момента я боюсь. Поэтому мы хитрим — представляем все дело так, что они нашли старый вертолет, на котором летала чуть ли еще не первая экспедиция. Надо быть очень осторожным: один раз тебе не поверят — и все… Потому и стараемся брать совершенно неизвестных артистов, ведь как только появится известный, заметный артист, так сразу удар по глазам — нельзя.

— А природа, ритуалы, существа какие-то фантастические, внеземные?

— Там же о них только говорят, но по сюжету они ни разу не возникают… Ну, сделаем мы, что из земли пар идет — как в Икающем лесу. И что? Получится, что мы на Камчатку съездили. Не-ет, надо все очень осторожно, аккуратно делать. Единственное, что у нас есть — это эстетика дерьма. Потому что XIV век — это повсюду дерьмо. Это — факт. Смотрите Брейгеля.

— В костюмах, в атрибутике — от кого, от чего Вы шли?

— Это мы придумываем. Надо придумать костюм, которого не было, но чтобы, если я вам покажу и скажу, что это Голландия, XIV век, вы мне поверили.

— Читала, что Вы будете использовать компьютерную графику…

— Если получится. Нас очень подвели чехи. Мы привезли снимать английские двухметровые луки, а они нам стрелы к ним изготовили арбалетные. При том, что у них есть дорогая техника — английская, австрийская и т. д. То есть, скажем, для американцев, которые приехали халтурить — за две недели картину снять, их умения хватит. А для нас — их уровень просто смешон. Ребята, говорили мы, отойдите — мы сами придумаем, как это сделать.

— Эффект компьютерный, как правило, все-таки заметен. Как же это сочетается с гиперреалистическим миром картины?

— Мы постараемся, чтобы был незаметен. Заметно — если план длинный. Мне, скажем, надо, чтобы человеку стрела попала в голову. Если будет видно, что это компьютер — то плохо. Придется ехать в Англию — там, говорят, есть специалисты, которые делают это так, что незаметно. Тем более — короткие вещички.

— Я-то думала, Вам компьютерная графика нужна, чтобы создать некое инопланетное ощущение. Чем же отличается создаваемый Вами мир от земного?

— Мне кажется, что это ощущение должно быть все время. Но как?! Мы стараемся придумать, додумать, но — в меру. Будем снимать полигоны, где растет только вереск — огро-о-мные поля. И холмы… Потому что сделать это на уровне марсианских пейзажей — каменоломни мы нашли замечательные — неинтересно. Скажут — понятно, это мы на Марсе.

— Не пойму: Вам важно, чтобы зритель ощущал, что перед ним — не Земля, или, наоборот, зная, что это другая планета, не ощущал этой инопланетности?

— При том, что место действия — Арканар, все равно должно быть ощущение, что. это — Земля. Мы вообще снимаем современную картину, показывая людей, у которых наши мысли, наши идеи, наши страхи — только люди эти по-другому одеты. Я в первый раз снимаю картину о современности.

— В Вашей жизни были ли мистические моменты — как у Тарковского, например? Помните, когда его будто заставил кто-то выйти из дому во время бури, и в ту же минуту рухнула гигантская лиственница, развалив тот угол, где он спал?

— Да. Было. Другое. Мы летели с юга Франции и ночевали в аэропорту в Швейцарии. Долго ждали самолет, я задремал, и мне приснилось, что плохо с мамой, что мама — умирает. Проснулся в ужасе, уговорил Светлану поменять деньги, позвонить. Светлана вернулась и сказала, что все это чепуха, спи дальше. Она меня обманула, правду сказала, только когда мы прилетели: мама умерла за несколько минут до нашего звонка. То есть как раз в то время, когда мне это снилось…

— А к фильмам Тарковского — «Сталкер», «Солярис» — как относитесь?

— Когда-то очень любил «Сталкера», но я от него отошел, потому что он очень… сложенный. Я вижу потрясающее мастерство, но не вижу боли. Для меня, если режиссер снимает кино без боли в душе — то лучше не надо. «Сталкера» любил и разлюбил, а «Рублева» как любил, так и люблю. И вдруг полюбил «Солярис» очень сильно, потому что это был момент, когда у Тарковского кровоточило сердце.