Журнал «Если», 2001 № 08

— А «Жертвоприношение»?

— Я проплакал весь фильм. Там существует ужас перед смертью, хотя Тарковский, может быть, ее еще и не ощущает. А с самим просмотром была очень смешная, курьезная ситуация. Мы его смотрели в Югославии, когда у нас Тарковский был под запретом. Вчетвером смылись из гостиницы, не предупредив, естественно, приставленного к нам кагэбиста. А нам сказали: нужно, чтобы в зале было не менее пяти человек, иначе фильм показывать не будут. Мы предлагали оплатить пятый билет, но они — ни в какую. И тут прискакал кагэбэшник, который нас хватился. Работник кинотеатра радостно воскликнул: «Вот пятый, вот пятый!» И фильм нам показали.

— Благодаря кагэбэшнику, получается.

— Он полфильма посмотрел, заявил, что это идеологически неправильно, и ушел. А я проревел всю картину. Хотя она, может быть, и несильная картина по сравнению с другими. Но она также создана на предчувствии, на ощущении ужаса.

В Париже, когда Тарковский умирал, я пытался дозвониться до него — никто трубку не брал… Я не был с ним знаком. Хотя Тарковский называл четырех режиссеров, которые есть в России: Сокуров, я, Иоселиани и Параджанов. Правда, про меня он сказал: этот режиссер никогда не будет знаменитым.

— Вот тут он ошибся.

— Ну, если я знаменитость, то в узком кругу.

— Но есть же международное признание. А дома — Вы же помните битком набитые залы на «Лапшине»…

— Ой, да что вы мне рассказываете — прекрасные были времена, когда интеллигенция обменивалась книжками Домбровского, появившимися сборниками стихов… А сейчас меняются книжками, которые читать стыдно и противно — сортирное чтиво. Менты пишут книжки, а интеллигенты их читают.

— Может, интеллигенты-то все же другие книги читают?

— Интеллигенты читают, интеллигенты. И говорят все при этом, оправдываясь: нам надо расслабиться, мы отдыхаем. Да пошли вы к черту, от чего вам надо расслабиться?! Вам напрячься надо! Ведь получается с точностью до наоборот: «Белинского и Гоголя, а не Милорда глупого с базара понесут»… В букинистическом на углу Невского и Фонтанки собрания сочинений Толстого, Гоголя, Чехова стоят 4 доллара за 15 томов, а один том — 20 центов! Это Россия — великая читающая держава! Вот во что мы превратились, стоило нас поманить каким-то дерьмом.

— Тогда как же Вы надеетесь, что Ваш фильм, когда Вы его закончите, будет кому смотреть в России?

— Надеюсь… Вот «Хрусталев» — многие считают, что и его не смотрели. Никакой помощи в прокате для сложного фильма не было абсолютно. А ведь Швыдкой обещал, Мишей предлагал называть… Наш редактор просто ездил по России и показывал в разных городах — и там полные залы были. Правда — два-три дня. Но все равно приятно. Последняя его поездка была в район Инты, Печоры. В маленьких городах там во множестве остались люди, которые сидели в сталинских лагерях. Но смотрели фильм не они, а молодые люди. Один сеанс — набито, другой — набито…. А мне больше и не надо, я никогда не рассчитывал на то, что люди на мои фильмы будут толкаться в очереди у касс. Хотя в Париже я это видел — как спецкора одной газеты не пустили. Он удостоверение сунул, а ему сказали — давай деньги, у нас — аншлаг.

— А Вы как-то по срокам планируете — когда картина может быть закончена?

— Я не знаю, как по срокам — у нас все дико сложно. Построить декорацию — проблема, люди разучились строить большие декорации. Мы строим, строим, а потом артист, которого в Америку пригласили, говорит: «Чао, бамбино!» Хотя он и понимает, что гастроли — дело глупое, а хорошая картина остается надолго. Но там — деньги.

— Кстати, о деньгах, финансирование нормально идет? С этим нет проблем?

— Приходится ждать, но по сравнению с «Хрусталевым» — все гораздо лучше. Там была просто катастрофа. Со мной еще воевала ленинградская администрация, которая отбирала все то, что дал Собчак. Кстати, у меня потрясение: чиновник, который меня уничтожал — министр наших ленинградских финансов, фамилии не помню — «яблочник» по партийной принадлежности! Я однажды высказался в его адрес, за это он меня и… Не уничтожил, кстати. Понятно, когда так ведут себя какие-то большевики угрюмые, но «яблочник» — вроде свой человек. Чудовищная страна какая-то.

— С каким же чувством Вы делаете эту картину — с надеждой, ненавистью, отчаянием?

— С радостью. Материал хороший, но я не знаю еще, что сложится. Вдруг не получится картина? Четыре подряд получились, а эта — не получится.

— Так не бывает!